Ребята аккуратно снесли меня вниз по ступенькам, потому что пандуса или аппарелей не было вообще. Мы поблагодарили ребят и до эскалаторов мы уже шли сами, втроем. Мы прошли мимо кабинки дежурного к эскалаторам. Он даже не взглянул в нашу сторону. Хотя в Питере, если смена на станции проспект Просвещения нормальная и ответственная, то она всегда нас останавливает и говорит о том, что нам вызовут сопровождение. Возможно, смена на этой станции, не очень-то и хотела, выполнять свои обязанности. Мы зашли на эскалатор, но я пока еще была спокойна, но думала, что и в Москве есть такие станции, на которых персонал не хочет выполнять свои обязанности. Оставшуюся дорогу я помню смутно, для меня она превратилась в череду лестниц, вагонов и мыслей о том, что это никогда не закончится. Управляться с коляской нам помогали случайные люди, такие же пассажиры, как и мы. Моя память захватывает только отдельные кусочки окружавшего меня пространства. Вот мы садимся в вагон, и мама ставит меня спиной к одной из дверей. Лена встает рядом, и я прижимаюсь к ней, она гладит меня по голове.
Я тяжело вздыхаю и Лена просит меня еще немного потерпеть, потому что скоро мы будем на месте. Тем временем я вспоминаю, что до того, как мы спустились в метро, Лена полушутя-полусерьезно просила нас переехать в Москву, чтобы мы могли чаще видеться. И сейчас я отчетливо понимаю, что переезжать в Москву я точно не хочу, только если будет крайне необходимо. Следующий момент, отпечатавшийся в моей памяти - то, как мы заворачиваем за угол и видим аппарели, опускающиеся вниз. Это просто обрывок воспоминаний, и я не могу сказать точно - было это в начале пути или в конце. А описываю этот момент только потому, что тогда действительно стало страшно. Мама пытается спустить меня по ним и где-то на середине спуска я чувствую, что она может отпустить ручку коляски и тогда мы обе упали бы. В голове проносится картинка, как мама отпускает коляску, падает на спину, а я падаю на нее. От страха я вскрикиваю. Но вместо того, чтобы отпустить, мама еще сильнее удерживает ручку, а еще подошедший мужчина помогает нам окончательно съехать с этих ужасных аппарелей. Когда мы оказываемся на земле, мы благодарим мужчину за помощь, а потом я спрашиваю маму - все ли с ней в порядке. Она говорит, что все в порядке, но по ее ощущениям, она чуть не сломала себе грудину. Я нервно хмыкаю, чувствуя, как бешенство закипает в груди. Неужели, те кто проектировал и изготавливал эти пандусы, не могли сделать их правильно, чтобы они были безопасными?
Следующее воспоминание - уже о том, как мы стоим перед лестницей на выходе из метро. Здесь нет пандуса и даже аппарелей. Мама развернула коляску спиной и стала поднимать меня по старинке, ступенька за ступенькой. Каждая ступенька отдавалась болью в моем позвоночнике. С одной стороны, маме помогала Лена и, неожиданно для нас, с другой стороны нам стал помогать незнакомый мужчина. Пока мы поднимались по ступенькам, мы даже успели немного поговорить с нашим неожиданным помощником, и он оказался нашим земляком, тоже приехал из Петербурга. Когда мы выбрались из метро, он пожелал нам удачи и ушел. Лена попросила нас ненадолго остановиться, чтобы передохнуть. Она отошла от меня подальше, чтобы выкурить сигарету. При обычной прогулке, я бы наверняка сказала бы ей все, что думаю о ее курении. Но в этой ситуации я промолчала. Мама подошла к полицейской машине, чтобы выяснить - как перейти дорогу, ведь машины неслись сплошным потоком и никакого светофора не было. Я тупо смотрела вперед, понимая, что Красная площадь перед моими глазами, но как туда попасть - совершенно не понимала. Потом я перевела взгляд на машину, около которой стояла мама. Мужчина, который в ней сидел, был массивным и каким-то неповоротливым. Мне показалось, что он немного старше мамы. По моим ощущениям, они уже слишком долго говорили и мама, похоже, уже начала раздражаться, хотя лица ее я не видела.
На улице было все так же серо и холодно, я чувствовала, как у меня немеют руки. Боковым зрением я уловила приближение подруги. Переведя на нее взгляд, я поняла, что она безумно расстроена из-за ситуации в московском метро. Я протянула к ней руку, и она сжала мою ладошку. Грусть постепенно ушла с ее лица. Вместо грусти на лице у нее проявилась тревога. Она сказала, что у меня ледяные руки, и, что, если я хочу - она даст мне свои перчатки. Я отказалась и у меня было такое ощущение, что попроси я ее снять свою куртку и укутать меня, она сделала бы это не задумываясь. Ведь она чувствовала себя виноватой передо мной, ведь это она проложила маршрут до Красной площади и считала, что мы легко выйдем из метро. Хотя в том, что в метро ничего не было оборудовано для инвалидов - колясочников, ее вины не было. В этот момент мама вернулась к нам, она была раздосадована. Она сказала, что по словам полицейского, мы можем попасть на площадь, только еще раз спустившись в переход и поднявшись опять, то есть еще два раза штурмуя эти ступеньки. Оказывается, мы не там вышли... Я была шокирована этой новостью. Я почувствовала, как к горлу подкатывает комок, а на глаза наворачиваются слезы. Наверное, если бы прошла еще минута, я бы разревелась, как маленькая. Но именно в этот момент к нам подошел молодой парень в полицейской форме и спросил, не нужна ли нам помощь.
Мы сказали, что нам нужно попасть на площадь, а через переход мы идти не в состоянии. Парень улыбнулся и сказал, что переведет нас через дорогу. Я в первую секунду не поняла, что он имел в виду. Он поманил нас за собой и стал останавливать машину за машиной. Я была поражена, даже плакать расхотелось. За нами увязалось трое нерусских парней. Когда мы, наконец-то, оказались на Красной площади, я с облегчением выдохнула. Гуляя по площади, я осознавала, что это одно из самых красивых мест, какие я видела. В какой-то момент я оглянулась на Лену и увидела, что она копается в своем телефоне. Я спросила ее, что произошло и зачем ей сейчас телефон. Она ответила, что ищет в списке контактов, телефон службы сопровождения колясочников, чтобы вызвать ее на вечер. Она дозвонилась с пятой или шестой попытки и спросила, можно ли нам заказать сопровождение на вечер для поездки на вокзал. Ей ответили, что такая поддержка возможна, только при подаче заявки за четверо суток до предполагаемого дня сопровождения.
Ее лицо закаменело, и я занервничала - неужели ей сказали то, что перед этим ей сказали и в метро? Лена буквально зашипела в трубку, что это не лезет, ни в какие ворота, что столица не должна так встречать своих гостей и по всем канонам - это совершенно неприемлемо. От нее, видимо, пытались отнекиваться, и она пригрозила, что озвучит эту историю в газетах и на телевидении. Видимо, после этих слов, перед ней стали лебезить и пообещали прислать сопровождение. Лена закончила разговор и посмотрела на меня. Мы ждали, что она нам скажет и подруга кратко пояснила, что служба сопровождения будет. Еще Лена добавила, что если бы она не пригрозила прессой, то ничего бы не получилось, да и вообще на нее надо подавать заявку за четыре дня. Мне захотелось истерично хохотать, потому что ситуация становилась полностью абсурдной. Однако, увидев печальное лицо Лены, я встряхнулась и попыталась успокоить подругу. Чтобы ее успокоить и поднять ее настроение, потребовалась почти вся прогулка. Вечером мы вернулись к входу в метро и стали ждать службу сопровождения. Лене сказали, что это будут молодые ребята в оранжевых жилетах.