Мы с мамой задумались и, в конце концов, мама сказала, что решать буду я сама. Я взвесила все за и против. Пока эта спица причиняет мне боль, я не могу долго сидеть в коляске. Я не могу нормально спать на животе. А самое главное - я не могу стоять в вертикализаторе и это огорчало меня больше всего. Аргументы мои говорили за то, чтобы дать попробовать этому врачу вытащить спицу. Но - интуиция кричала во мне тревожной сиреной, что пытаться не стоит, ведь будет только хуже. Я привыкла доверять своей интуиции, но в этот раз аргументы перевесили нарастающую во мне тревогу. Я, повернувшись сначала к маме, а потом посмотрев на врача, с радостной улыбкой сказала, что готова попробовать. Мама спросила у меня - уверена ли я, и я ответила утвердительно и даже заявила, что они могут не колоть мне обезболивающее. Мама кивнула и сказала, что укол обезболивающего все равно нужно сделать. Я не стала спорить.
Врач дружелюбно мне улыбнулся и назвал две суммы. Одна на тот случай, если мне не вытащат спицу, вторая - если ее все-таки вытащат. Мама, видя мое воодушевление, согласилась, к тому же суммы были небольшими. Врач объяснил, как пройти к процедурному кабинету и обещал минут через десять - двадцать туда подойти. Мы вышли из кабинета и сразу рассказали папе о моем решении. Он, в отличие от мамы, не удивился ему. Зайдя в кабинет, папа помог маме положить меня на стол и вышел в коридор. После того, как мама сняла мне обувь с носками и положила ее на коляску, медсестра попросила ее так же выйти, но я ухватилась за мамину руку. Я дрожащим голосом заявила, что не отпущу маму.
Мама, пристально глядя мне в глаза, сказала, что и сама никуда не собиралась уходить. Медсестра заупрямилась, а я почувствовала, что глаза защипало от слез. А медсестра сказала, что если я не принимаю эти условия, то пусть мама вытаскивает мне эту спицу дома сама. По моим щекам невольно покатились слезы. Мама еще раз заверила меня, что никуда не уйдет, встала на мою защиту, и попыталась объяснить сестре, что та не понимает моего положения. Страх прикосновения чужих рук к моим ногам не был безосновательным. Когда я была маленькой, не помню - сколько мне тогда было лет, шесть или пять, мы ходили на массаж и ЛФК к одному очень хорошему инструктору - женщине. Она была со мной очень осторожна и деликатна. Но в тот день ее не было, вероятно она заболела или случилось что-то еще. В тот день вместо нее был инструктор-мужчина. И он один раз согнул мои ноги так, что я дико закричала и потом каждое прикосновение к ногам вызвало страх и дрожь во всем теле. И несколько месяцев после этого случая я даже родителям с огромным трудом позволяла одеть не то что обувь, а просто штаны или носки. В одиннадцать лет мне сделали операцию на ногу, после нее была разработка. Мама перекладывала меня в гипсовое корыто после первого дня разработки, ей помогал папа одного из детей, так как массажистка убежала сразу после того, как уложила меня в укладки. Этот мужчина аккуратно прикоснулся к моим ногам, но я этого не ожидала.
При этом я была жутко взвинчена после разработки, и все это в совокупности дало то, что я резко дернула ногой. Дело в том, что я не видела, как этот мужчина касается ноги, а просто почувствовала это. О переломе я узнала на следующий день, мою ногу загипсовали, а через три месяца после первого перелома я сломала и вторую ногу в том же самом месте. Женщина - врач, просто хотела помочь поддержать ногу, но я ее не видела и поэтому испугалась, и снова дернула ногой. В совокупности я имела по перелому на каждой ноге выше колена и дикий подсознательный страх чужого прикосновения к любой из частей моих ног. Переломы давно зажили, курс по укреплению костей давно пройден, но я до сих пор позволяю прикасаться к ногам, когда закрываю глаза только родителям или, если я вижу кто и как прикасается к ноге. Я могу позволить прикоснуться к ногам чужому человеку только в присутствии мамы, которой я безоговорочно доверяю. Но сейчас, лежа на столе, держа маму за руку, я поняла, что моя боязнь опять проснулась и она вылезала наружу вместе со слезами. Медсестра попыталась меня успокоить, но у нее ничего не вышло. Зато все понимала моя мудрая мама, которая гладила меня по волосам, говорила, что никуда не денется и все будет хорошо. От ее слов и действий я снова почувствовала себя маленькой беззащитной девочкой. Только рядом с мамой, иногда с папой и близкой подругой Яной я могла показать свою слабость.
Но сейчас в помещении находился незнакомый и совершенно посторонний мне человек. И мне стало противно и безумно стыдно за то, что я показала перед ней свою слабость. Я приложила огромное усилие, и не без помощи мамы, заставила себя успокоиться. "Да, показала себя! Тоже мне - самая храбрая на свете... Без обезболивающих все выдержу... Дура! Хотя, может быть, правда выдержу и реабилитирую себя в глазах этой незнакомой медсестры, а что наиболее важно - в своих собственных." Эта мысль утешила меня, и я смогла ответить на несколько маминых шуток, слабо улыбнувшись. Слезы высохли, но я все еще не отпускала мамину руку. Через несколько минут в кабинет зашел тот самый врач и я мимолетно порадовалась, что он не видел моей слабости. Мама спросила его, можно ли ей остаться в кабинете и он, с улыбкой разрешил ей это. Медсестра была недовольна, но ей пришлось смириться с решением врача. Мне вкололи обезболивающее и на несколько минут нога онемела, но потом я снова стала ее чувствовать. Я подумала - может так и надо, ведь мне будут разрезать не всю стопу целиком, а только место под пальцем. Врач мне улыбнулся, взял скальпель и отошел к стопам. Он показал медсестре как правильно держать ногу, та аккуратно ее взяла, немного приподняв. Мама продолжала одной рукой гладить меня по голове, а другой аккуратно прижимала меня к столу.
Мои руки были сжаты в кулаки и лежали вдоль тела. Мама попросила меня думать о чем-нибудь приятном и хорошем. Я слегка кивнула головой и, закрыв глаза, крепко сжала челюсти. Перед внутренним взором возникло лицо лучшей подруги. Я сосредоточилась на этом образе, поэтому для меня стала полной неожиданностью, пронзившая ногу острая боль. Образ Яны исчез, и я оказалась в полной темноте. Все, что я чувствовала было болью, жестокой, отчаянной и беспощадной. Мне показалось, что я сама превратилась в один сплошной оголенный нерв. "Проклятье! И я еще думала, что знаю о боли все! Наивная, глупая девочка..." А тем временем, в ноге кто-то копался. Я не могла открыть глаза, это казалось чем-то невозможным. Все, что я могла - это лежать смирно, сжимать добела кулаки и челюсти. Теперь я понимала, что чувствовали люди в прежние века, когда их оперировали. Только вот у них во рту - был кляп, у меня его не было. В какой-то момент я подумала, что раскрошу себе зубы. Боль стала еще более невыносимой, и я резко вскрикнула. "Проклятье! Черт! Обещала же себе не кричать..." Прошло еще несколько длинных секунд, показавшихся мне вечностью и врач сказал, что мне надо передохнуть.