С этого дня, можно сказать, началась подготовка к предстоявшей осаде: колонне, отправлявшейся на фуражировку, предписывалось привести побольше хворосту для туров и фашин (связка прутьев, пучок, туго стянутая связка хвороста, используемая главным образом для укрепления откосов гидротехнических сооружений, а также при строительстве оборонительных сооружений. прим. OCR), и также бревен — для штурмовых лестниц; интендантство получило приказание: мешки от зерна не отдавать войскам, а отсылать в инженерный склад.[45]
В приказе на 1-е же января указано было также на новое распределение войск. Оно не вызывалось какими-нибудь особенно важными обстоятельствами, но из нежелания сделать пропуск в рассказе упомяну только, что, кроме правого и левого флангов, еще введен был центр, который составили оставшаяся в тылу Ольгинская и Правофланговая калы и редут № 1-го; последний оставался днем пустым, на ночь должен был заниматься батальоном; начальником центра был назначен полковник Навродский. Говоря вообще, войска были распределены следующим образом: в ведении полковника Куропаткина назначалось 11 рот, одна охотничья команда и одна сотня; полковника Козелкова — 8 рот; полковника Наврдского — 4 роты; в резерв было отделено: 16 рот, одна охотничья команда, 7 эскадронов и 30 орудий.
Стемнело. Несколько отдельных выстрелов в тылу лагери обратили общее внимание; вскоре узнали, что разъезд драгун, наехав на четырех текинцев, выстрелил по ним и затем, увидев, что, по уходе двух, оставшиеся готовятся к сопротивлению, он изрубил их на месте.
Работы в траншеях имели вид прочного закрепления занятых пунктов: на плотине у Охотничьей калы, несмотря на выстрелы из крепости, рубились деревья; сзади Великокняжеской обделывался плацдарм на две роты, а Ставропольский редут усиливался проведением двух траншей.
Повременные выстрелы с разных батарей и в особенности с Мортирной продолжали поддерживать бдительность текинцев.
Пальба по нашему резерву на первый день не была сильна, хотя из четырех убитых и двенадцати раненых около половины принадлежало войскам, занимавшим лагерь; там же на коновязи было убито две и ранено три лошади.
Ночью текинцы не изменяли своему правилу и отвечали нам пальбой только в исключительных случаях. Когда цель открывалась им ясно, но едва умолкали наши выстрелы, только и гремевшие, по ночам, как восстановлялась полная тишина.
Настало наконец и для нас время, когда 2-го января туман, в роде такого какой, настилал. Этим утром окрестности, был желателен и полезен: пристрелявшиеся накануне стрелки противника должны были опять открыть пальбу по лагерю, но цели не было им видно. Под прикрытием тумана наши [46] с энергию принялись за продолжение вчера начатых работ: провиантские бунты для прикрытия госпиталя и Красного Креста в виде высокой стены укладывались с опасной стороны; то же делалось везде, где находились громоздкая, не ценные вещи; палатки и юломейки углублялись в землю, выкалывались ровики для безопасного отдыха солдатам; самые повозки устанавливались так, чтобы могли хоть отчасти служить прикрытием; все это до того изменило физиономию лагеря, что приходившее из траншей блудили в ней раньше, чем попадали в свою часть. Но как только поднявшийся туман открыл наши работы, пули текинцев, хотя редко, но усиленнее вчерашнего начали врываться во все места.
Пальбу в траншеях мы переставали уже замечать, на тем не менее перестрелка своим чередом, не возбуждая нашего внимания, шла в траншеях безостановочно.
Часов в одиннадцать дивизион драгун, направляясь к стороне Самурского укрепления, неожиданным появлением возбудил общее любопытство, тем более, что всякий, взглянув по направлению его движения, видел, как конные текинцы большими толпами выезжали из-за песчаных курганов. Кавалерия противника и в этом случай, как и прежде, осталась верна себе: опять, примерно угрожая колонне, конвоировавшей из Самурского укрепления казначейство и другие учреждения, не выдержала энергического наступления нашей кавалерии, еще не переходящей даже в рысь, и осадила в пески. Не было случая, чтобы текинская кавалерия, при всегдашнем огромном численном превосходстве, предприняла что-нибудь решительное и хоть бы одно столкновение с нашими войсками повела так, чтобы его можно было назвать сражением; только к реляционных статьях можно встретить определение этой кавалерии опасною силою, в натур же приходилось ее видеть либо как подспорье к быстрому передвижению пехоты, либо удивляющею своею недосягаемостью при бегстве на длинноногих, длинно-шейных, узкогрудых, необыкновенно быстрых скакунах.