В этот день, почти такой же ясный и такой же теплый, как два прошедших, пальба противника велась энергичнее: не только пули, но и ядра стали перелетать через траншеи в лагерь; там было не хорошо: жужжание снарядов и пуль над головами людей, предающихся мирным домашним занятиям, производили на них худшее впечатление, чем если бы они же действовали с винтовками в руках.
Опять замеченное скучивание текинцев скоро стало известно всем. Частые ночные нападения заставили опять поверить в повтор еще его и после сегодняшнего заката солнца. Всегда решительный и отважный удар текинцев, обходившийся нам недешево, невольно напрягал нервы ожидавших его. Как только с наступлением темноты войска вытянулись за передними траншеями, везде слышались уже предупреждения: «Будьте осторожнее! будьте осторожнее!», Сильнее вчерашнего солдаты напрягали зрение и высказывали еще большую готовность по первому гику противника выпустить пулю без замедления; такая излишняя ажитация, такое настроение войск, при котором оно было более чем готово, встретить ожидаемое нападение — был пересол, обратное положение недосолу перед нападением 28-го декабря. Вдруг на левом фланге раздался залп и общее тяжелое напряжение внезапно разряжается: залп за залпом в первой линии вызывают усиленный артиллерийский огонь, и гул от пальбы, как вчера, стал перекатываться от одного края до другого, огненные полосы ракет, снопом разбрасываемый во все стороны, тщетно отыскивают место, занятое неприятелем, а текинцы во все это время гиком из крепости словно поджигают нас усиливать огонь. Но отсутствие крика их вблизи, разрядка напряженного состояния пальбой до насыщения, неоправданное ожидание увидеть перед собою нападающих повлияли сами собою на возвращение благоразумия и пальба стала быстро утихать; те же фасы, которые не стреляли, еще с большим волнением всматривались в даль, полагая, что по линии стрельбы кипит бой: кобуры у офицеров были расстегнуты, ружья держались на изготовку. Едва замолкла пальба в траншеях, как в тылу, вслед за ружейным залпом, раскатилась громким эхом и орудийные; все [54] оглянулись на лагерь — весь задний фас его горел огнями залпов, а пронзительное гиканье текинцев опять начало вторить нашей пальбе. «Неужто нападение с тыла?» спрашивали многие, всматриваясь и прислушиваясь к безостановочному гулу выстрелов, но вскоре и там утихший огонь показал, что пальба не была ответом на неприятельское нападение. Последовательное заражение однако не кончилось лагерем — из редута № 1-го блеснуло несколько залпов и замерло и, наконец, где-то в тылу, в поле, звездочками сверкали выстрелы отдаленного секрета… Но вот желанный свет лунной зари, открыв перед всеми голое, никем незанятое пространство, решил сомнительный вопрос. Пальба затихла окончательно и всем стало как будто неловко.
Работы наши уже перестали захватывать широкое пространство, все теперь сосредоточилось в головной части правого фланга, где перекидная сапа тихо, но безостановочно подползала к стене.
В эту ночь решено было начать минную галерею; отметили место, приняли направление, оставалось узнать расстояние от крепости и измерить ров; вызвали для этого охотников; сотник уральского казачьего войска Кунаковсий и унтер-офицер туркестанского линейного батальона Константинов взялись исполнить желаемое и вышли из редута. Тихо шли они по принятому направлению, считая шаги; чутко, с некоторым трепетом за охотников прислушивались передовые стрелки; четверть часа ничто не нарушало совершенного спокойствия, но затем раздался выстрел, последовали другой, третий — они замечены и частая пальба наша явилась охотникам, как утешительница в опасности. Они вскоре возвратились, сделав свое дело.
Когда все притихло, тот же Константинов и казак уральского войска, узнав, что необходимо иметь точный промер, вызвались вторично сделать измерение тесьмою. Предприятие кончилось также счастливо. Последний промер и осмотр рва дали самые утешительные результаты: разстояние, от начала минных работ до рва оказалось 29 сажен и 6 вершков, а ров — шириной 7 аршин, сухой и только 2 аршина глубиной.