[29] Карл Барт с непоколебимой последовательностью довел этот диагноз до дальше некуда, исписав 9 тысяч страниц своей «Церковной догматики» в доказательство тезиса, что «о Боге может говорить только сам Бог».[30] Хуже всего было, впрочем, не говорение, а нежелание или неумение додумывать сказанное до конца. Инстинкт теологов подсказывал им верное решение: держаться как можно дальше от мысли. Так они и накликали себе на голову «весёлых ребят» эпохи Просвещения: смердяковых, которые, когда пришло наконец время sapere aude, уже не церемонились ни с прежними чужими непогрешимостями, ни с выставлением напоказ собственных своих. Вольтер в «Наконец объясненной Библии» 1777 года[31] потешался над высокомерным обскурантизмом эксегетов, не замечая, насколько сам он плоть от их плоти. «В разговоре женщины с змеёй нет ничего сверхъестественного и невероятного; это не чудо и не аллегория. Мы увидим вскоре говорящую ослицу, и нас не должно удивлять, что змеи, обладающие бо́льшим умом, чем ослы, способны вести гораздо более утонченные беседы» и т. д. Это поздний рефлекс парижских салонов, когда библейская змея, в окружении гораздо более искушённых дам, как раз начала брать реванш над позорящими её учёными ослами. Странно сказать, но наиболее уязвимым местом Бога теизма, его, с позволения сказать, ахиллесовой пятой стал – дьявол. Большей нелепости и нельзя себе вообразить. Бог не может ни без дьявола, ни с дьяволом, потому что без дьявола ему самому пришлось бы нести ответственность за зло, а с дьяволом – он хоть и весь добрый, зато бессильный. Дьявол, придуманный как алиби Бога, стал неопровержимой уликой против Бога. Взваливая на него все чудовищные издержки и несуразицы Творения, даже не догадывались, что заставляют Творца рубить сук, на котором он сидит! Это до странного напоминает sancta simplicitas одного нейробиолога, признавшегося как – то, что с исследованием мозга не было бы проблем, не будь сознания. Теологи, ссылаясь на Писание, говорят, что Бог есть всё. ВСЁ ВО ВСЁМ. При этом они категорически отказываются думать дальше и хоть сколько-нибудь конкретно, приличия ради, представить себе, чем могло бы оказаться ВСЁ. В прямом и переносном смысле. Как пример: могли бы теологи проверить резистентность веры и церковной догматики, скажем, на теме футбол? Заостряя логику в вопрос-коллапс: КТО собственно забивает (или как раз не забивает) голы? Нужно было бы быть очень креативным и одарённым по части юмора теологом, чтобы представить себе Творца мира в аватаре футболиста, причём не только хорошего, но и, что особенно важно, плохого… Вариантом избежать безвкусицу было бы короткое замыкание: Бог есть ВСЁ ВО ВСЁМ, кроме – футбола. Или – хуже, гаже, ниже: ВСЁ, кроме пыток, насилия, убийств, дебилизма, и уже дальше по всей шкале патологий… Но тогда пришлось бы серьёзно ограничить формулу поправкой: Бог есть всё только-хорошее во всём только-хорошем, время от времени мелькающее и мерцающее в океане плохого и даже не догадывающееся, в какие губительные тупики завлекли его «отцы» («отцы» Отца!), когда, назначив ему быть «всем во всём», заперли его в люциферическом карантине доброты, чистоты и набожности! Притом что сами доброта, чистота и набожность оказались всего лишь зависимыми переменными общих конъюнктуро-образующих факторов различных эпох и народов. Ахиллесова пята Бога теологов: он не выдерживает нагрузки собственного Творения. К чему, спрашивается, было вместе с ягнятами создавать и волков, если у тебя не хватает мужества нести ответственность и за волков! Разве что внушать ягнятам оставаться при своей любви, а волкам при своём аппетите (так, католический священник и теолог Ганс Урс фон Балтазар: «Несите мою любовь как ягнята среди волков»). Пришлось ждать, пока теологический дьявол догадается наконец прибегнуть к linguistic turn и перестанет называться дьяволом. Ceci n’est pas une pipe. Дьявол достаточно преуспел, после того как ему удалось внушить, что он никакой не дьявол, а просто гуманист, филантроп и сорос, отрезвляющий бедных простаков от эйфории божественных сентиментальностей. В воцарившемся безмыслии дискурсов и конструктивизмов он сам решает, что́ хорошо, а что́ плохо. Хорошо, когда влезают в шкаф и хрюкают оттуда. Плохо, когда не восхищаются этим. Хорошо, когда супружеское ложе делят «он» и «он». Плохо, когда считают это противоестественным. Ключ к неслыханным успехам дьявола в том, что он внушает, что он один. Тогда как их двое. Один (небесный!) пользуется представлением, которое недалёкие малые составили себе о Боге, неспособном нести ответственность за всё и покрывающего свои чудовищные промахи своей неисповедимостью. Он просто влезает в это представление как в раму, переадресовывая собственно дьявольские функции и опции другому (земному) подельнику, после чего Творение как две капли воды походит на голливудские сценарии с Богом в роли отважного шерифа и дьяволом в роли просто сукиного сына… Ещё раз: что есть всё? Ответ: мир, мировое свершение, по сути, полигон, на котором Творец испытует свои возможности: быть телом и, как тело, душой. Иначе и понятнее: быть, как камень, нежизнью, как растение, жизнью, как животное, ощущением и, наконец, как человек, осознающим и понимающим всё это. Потому что, только становясь тем, что́ он от века уже есть, он узнаёт, что́ он может и на что́ способен. Для этого (мирового самосвершения) он и расщепляет своё изначальное духовно-физическое единство – тело, как дух, и дух, как тело, – на, раздельно, духовное и физическое, становясь в момент расщепления и силою его дьяволами, которых именно двое: тот, который только-дух (= Бог метафизиков), и тот, который только-плоть (= материя физиков). Эти обе свои потенции зла он и являет в Творении и как Творение, потому что без них (себя как дьяволов) ему пришлось бы навсегда почить в себе, как в богадельне. Но Творец познаёт себя не в беловиках и выставках удавшестей, а в бесконечной массе брака и отходов, потому что что же и есть брак и отходы, как не сам (действительный) Бог в мучительном процессе становления-к-себе в тварном себе же, при всей свободе тварного себя быть не только гением и праведником, но и – мразью! Момент, когда тварное, зашкаливая в беспредел, начинает идентифицировать себя со «всем», есть отчаяние и безутешность Творца, застрявшего в непроходимостях собственной воли и ищущего на страницах гартмановской «Философии бессознательного» надёжного средства покончить с собой. Творение, в пору совершеннолетия, стало бы ужасом и петлей и ямой Творца, не мобилизуй и не отдай он, наряду с обоими дьяволами, и лучшее в себе: Сына возлюбленного. ИБО ХРИСТОС И ЕСТЬ ЛУЧШЕЕ В ОТЦЕ.
вернутьсяЛюбопытно противопоставить этому воззрению маргинального протестанта мнение маргинального католика. Бодлер (Œuvres complètes, Pléiade 1961, t. 1, p. 649): «Даже если Бога не было бы, религия продолжала бы оставаться святой и божественной.»
вернутьсяВот в каких выражениях говорит об этом Барт (Kirchl. Dogmatik, II, 2, Zürich 1947, S. 839): «О Боге нельзя говорить, потому что Он не есть вещь, ни природная, ни духовная. Если мы говорим о Нём, то мы говорим уже совсем не о Нём. Не в наших силах делать здесь то, что мы хотим делать, ни достигнуть того, чего нам хотелось бы достигнуть. Таков железный закон, довлеющий над всяким без исключения церковным благовещением. Сказать, что оно свершается в немощи, значит выбрать слишком слабое выражение для того, как это обстоит на самом деле. Это не немощь, а смерть. Не трудность, а невозможность. Здесь свершается не нечто несовершенное, здесь – сообразно мере поволенного – не свершается вообще ничего.»
вернутьсяLa Bible enfn expliquée. Œuvres complètes de Voltaire, t. 5, Paris 1825, p. 19.