Характеризуя колонизацию Сибири и Дальнего Востока во второй половине XIX начале XX в., Любавский отмечал «господство экономического фактора» (недостаточный размер надельных земель у крестьянства Европейской России результат крепостного права и последствий Крестьянской реформы 1861 г., «искусственно задержавших земледельческое население в отдельных местностях»)[257] как главную причину переселения. Господствующей формой колонизации Сибири в это время стала, по его мнению, народная колонизация. Исключением были Амурский и Уссурийский края, заселение которых обусловливалось военно-стратегическими и политическими соображениями.
Научные наблюдения и выводы по вопросам колонизации края внесли долю новизны в историческую науку того времени (вопросы о соотношении форм колонизации, составе переселенцев, характере расселения, темпах колонизационных процессов, рассмотрение истории колонизации Сибири в связи с историей заселения других районов страны и др.).
В целом обобщающее исследование М. К. Любавского следует оценить как значительное научное явление, а самого ученого как виднейшего знатока исторической географии начала XX в. В своем труде историк впервые попытался создать сводный очерк исторической географии страны с точки зрения колонизации, реализовать и существенно уточнить схему В. О. Ключевского, одного из своих учителей, на конкретно-историческом материале.
Рожденная на пересечении научных интересов Любавского с возможностями и запросами времени конца XIX начала XX в., эта работа несет на себе отпечаток как личности самого создателя, «государственника»-позитивиста либерального направления, так и эпохи. Основные установки «государственной» школы находят у него отражение в трактовке государственной власти феодальной России как силы, действующей в интересах всего общества; подчеркивании активной роли государства при колонизации некоторых районов страны (степная Украина XVI–XVin вв., Сибирь XIX в.); идеализации монастырской колонизации Русского Севера; недооценке сословных противоречий, которые часто заставляли народные массы осваивать окраинные территории «скорее вопреки крепостничеству, чем в русле его»[258].
По широте охвата затронутых проблем и поднятого источникового материала, по хронологической глубине их рассмотрения (с IX по начало XX в.) исследование Любавского выгодно отличается от историко-географических работ его предшественников и современников. В исследовании ученого ясно намечаются три сферы исторической географии: политическая историческая география, география населения и отдельные аспекты исторической географии хозяйства. Само понимание ученым колонизации как освоения новых территорий прежде всего в хозяйственном отношении заставляло его включать в круг задач исторической географии и историческую географию народного хозяйства.
«Географическая» постановка вопросов применительно к рассмотрению социально-экономических и политических явлений русской истории IX–XX вв. привела историка к новой трактовке ряда ее ключевых проблем. Отличный знаток источников и тонкий их истолкователь, Любавский сделал ряд интересных и важных для анализа политической истории Руси XI–XV вв. наблюдений. Роль географического фактора в политической раздробленности XI–XIII вв., «демографическая» трактовка причины возвышения Москвы как одного из важнейших вопросов образования Московского государства, татарское нашествие и география населения Руси в XIII–XVI вв. таковы лишь некоторые новые аспекты, рассмотренные М. К. Любавским при решении проблемы особенностей политической структуры Киевской Руси и образования Российского государства.
Курс М. К. Любавского до Октябрьской революции 1917 г. был единственной специальной историко-географической работой, где предпринималась попытка изучения исторической географии России позднефеодального периода (XVIII–XIX вв.), в том числе вопросов колонизации Сибири и Дальнего Востока в контексте колонизации всей страны.
Наблюдения и выводы историка по частным, «специальным» историко-географическим вопросам: соотношение форм колонизации, состав колонистов, характер расселения и типы поселений, темпы колонизационных процессов и др. вносили не только значительную долю новизны в историографию того времени, но и не утратили своей научной ценности для современных исследователей социально-политической истории феодальной России, специалистов в области исторической географии.
258