Сформированное позитивистскими убеждениями восприятие русской истории (изучение которой, как считал историк, «имеет не только научный интерес, а важно для понимания и оценки современного Русского государства»), оказало ему плохую услугу в оценке русской действительности 1905–1917 гг. Встретивший, как и большинство интеллектуальной элиты русской интеллигенции, Октябрь враждебно, М. К. Любавский не сразу и не до конца сумел сделать «переоценку ценностей».
Чувство патриотизма, стремление к сохранению страны как великой державы, присущие ученому, жизнеспособность нового строя в конечном итоге определили его поворот к советской действительности. В трудные и голодные для Отчизны годы он не эмигрировал за границу, а продолжал работать для блага России и ее культуры. В 20-е годы ученый занимал ряд ответственных постов в Центрархиве, где принимал деятельное участие в спасении культурного достояния республики под руководством В. В. Адоратского и В. Л. Невского, работал экспертом-консультантом Наркоминдела и ряда правительственных комиссий, преподавал в 1-м МГУ, вел исследования в Институте истории РАНИОН.
В гораздо меньшей степени в 20-е годы подвергались коррективам методологические позиции историка. Изучение его историко-географических исследований этих лет показывает, чти они в целом создавались на базе позитивистской методологии истории, хотя уже заметны попытки эволюции от установок государственной школы к экономическому материализму. Они отразились в понимании экономического фактора в истории как фактора ведущего в более широком, чем до 1917 г., понимании национального вопроса, большом внимании к вопросам вольнонародной колонизации и усилении критической струи в оценке колониальной политики царского правительства.
Тематика и содержание последних, неопубликованных работ М. К. Любавского, созданных в 30-е годы, позволяет говорить о том, что им был сделан новый, существенный шаг навстречу требованиям жизни. Историк не только старался освоить новую для него область экономической истории, но нередко с новых позиций, близких современной ему марксистской историографии, показать смысл, историческую роль явлений (например, башкирских восстаний XVII-XVIII вв.). Но наличие в этих исследованиях позитивистских методологических установок, безусловно, свидетельствует о том, что в своей методологической «перестройке» М. К. Любавский стоял только в начале пути.
Эклектичные в своей методологической основе, эти труды М. К. Любавского сильны своими конкретно-историческими и частными выводами, насыщенностью источниковым материалом и высокой культурой их источниковедческого анализа. Источниковедческое мастерство ученого, умелое применение сравнительно-исторического и ретроспективного методов позволяли достигать значительных успехов в решении и постановке ряда важных проблем истории феодальной России.
Несомненно, значительным явлением русской историографии начала XX в. можно признать курс лекций М. К. Любавского по исторической географии России. Автор курса попытался впервые в отечественной исторической науке создать сводный очерк исторической географии страны с точки зрения колонизации, реализовать схему одного из своих учителей В. О. Ключевского на конкретно-историческом материале. Отличный знаток первоисточников и тонкий их истолкователь, историк сделал здесь ряд важных для анализа политической истории Руси XI–XV вв. наблюдений (роль географического фактора в политической раздробленности X–XII вв., «демографическая» трактовка причин возвышения Москвы, татарские нашествия и география населения Руси в XIII–XVI вв. и др.), первый в русской историографии предпринял попытку изучения исторической географии России позднефеодального периода (XVIII–XIX вв.). Понимание ученым задач этой науки, сформулированное в курсе, дает возможность пересмотреть утвердившуюся в ряде работ советских историков точку зрения о том, что дореволюционное поколение исследователей, занимавшееся исторической географией, видело свои задачи лишь в локализации на карте политических событий, политических и племенных границ.
Плодотворное влияние исследований М. К. Любавского в области исторической географии в истории Великого Княжества Литовского, где его труды «составили эпоху в литовско-белорусской историографии»[471], сказалось в курсе лекций по «Древней русской истории». Этот курс интересен не только как попытка «подновления» схемы русской истори В. О. Ключевского за счет привлечения новых аргументированных версий, появившихся в русской историографии в начале XX в. (М. А. Дьяконов, А. Е. Пресняков, Н. П. Павлов-Сильванский, Н. А. Рожков и др.), но и как показатель умения М. К. Любавского дать ряд интересных трактовок некоторым узловым проблемам феодальной Руси (социально-политическая структура восточнославянского общества VIII–IX вв., эволюция форм государственности в Киевской Руси, татаро-монгольское нашествие на Русь, характерные особенности процесса централизации в Северо-Восточной Руси и др.). Все это не позволяет оценить курс как компилятивное сочинение. Изучение материала лекций не дает возможности считать правильным бытующее в историографии мнение о Любавском как норманисте и о положительной оценке им роли татарского ига в деле централизации Русского государства[472]. Сам факт поддержки Любавским взглядов Н. П. Павлова-Сильванского о существовании феодализма в «удельной» Руси, несомненно, заслуживает положительной оценки современной историографии.
471