Annotation
Социально-психологический, патриотический, небольшой полуфантастический роман. Журналист Марек Канин приезжает в командировку в новообразованную республику, бывшую раньше обычной российской областью...
Кокоулин А. А.
Кокоулин А. А.
Очерк о родном крае
Поезд накатывал медленно. Складские пакгаузы проползли перед окнами купе; потянулась стена, составленная из бетонных блоков. А вот и здание вокзала.
Попутчик, с которым ехал Марек, упитанный, щекастый, стряхнул с ладоней яичную скорлупу.
- Все, - сказал он. - Приехали.
Марек кивнул и закрыл глаза.
Казалось, будто сдав сессию, он вернулся домой из Москвы. И не было Меркенштадта. Не было Кельна. Двенадцати лет жизни в Евросоюзе. Страшной раны на сердце не было.
Тот же, что помнился, желтый вокзальный фасад, те же белые колонны. Разве что краска поярче стала. Подновили...
Попутчик шелестел целлофаном, завинчивал крышки, гулко допивал минеральную воду. Напоследок звякнул карманной мелочью.
Вроде как прощаясь.
Засквозило. Дважды хлопнула дверь.
Марек подождал, пока по вагону на выход не пройдут последние пассажиры, и только тогда поднялся.
Прямо напротив окна пестрел сигаретными пачками ларек. По асфальту ковыляли, оправдывая открытие старика Броуна, меланхоличные голуби.
Двенадцать лет... Марек качнул головой. Интересно, голуби живут столько? Есть ли среди встречающих его голубей те, что его провожали?
Глупые мысли. Несвоевременные. Они помнят меня в лицо. Тьфу!
Плащ - через руку. Сумку - на плечо. Ах, да!
Марек вернулся с полпути, подхватил стакан в подстаканнике.
Шаг за шагом, спотыкаясь, дребезжа - ложкой в треснутом стакане, шла душа...
Ничего так родились строчки. Эпические. В самый раз в поэму о Роланде каком-нибудь. Или Сиде Компеадоре.
Шла душа...
Накаркал - споткнулся-таки у купе проводников. Чуть не грянул. Как это - дребезжа. Коврик на полу кем-то был сбит в 'гармошку'. Варвары. Нет, мавры.
- А-а, вот и вы, - обрадовались спускающемуся по лесенке Мареку. - Как спалось?
- Спасибо. Я вам там стакан у бака оставил...
- Ничего-ничего, - его предупредительно придержали за локоть.
С последней ступеньки Марек, ребячась, спрыгнул.
Да и не высоко.
Проводник посмотрел на него странно. Ах, не прыгали у него европейцы никогда, степенно спускались, значительно. Может быть, даже изначально задом глубинку российскую нащупывая. Ну так мы и не совсем европейцы...
Марек подмигнул.
Старик взял под козырек. Шутливо, серьезно - поди разбери.
- Это вам, вот... - Марек, порывшись в карманах, выудил банкноту. Пять евро. Не доллар и не юань. Многовато, конечно, но не отворачиваться же теперь, выбирая, где там что.
Купюра затрепетала на ветру серой рыбкой.
- Уберите, - сказал проводник, и даже руки за спину спрятал.
- Что, нельзя? - наклонившись, шепнул Марек.
Под спокойным взглядом улыбка увяла сама собой.
- Можно. Как рейхсмарки в войну брали, так и здесь. Только тошно.
- А-а, Грибоедов! Служить бы рад...
Скомкав фразу, Марек полез через пути. Лицо горело. Банкнота... Да к черту ее! Хотя нет, все-таки пять евро.
Уел, старик, уел!
Он не выдержал - оглянулся. Проводник смотрел в сторону. Седоватый, с гордо вздернутым подбородком.
Партизан, тоже мне!
И ведь наверняка не ветеран. Самым молодым ветеранам за восемьдесят уже, а этому и шестьдесят-то с трудом дашь. А туда же - рейхсмарки!
Марек выбрался на перрон.
От здания вокзала к нему сразу же двинулся патруль. Не местный. Миротворческий. Весь в синем. Старший патруля, губастый фельдфебель, приложил пальцы к каске:
- Фельдфебель Штиман. Ваши документы, пожалуйста.
Марек полез в плащ:
- Что, подозрительно выгляжу?
Фельдфебель неопределенно качнул головой.
Поданную карточку европаспорта он проверил на свет, разглядывая маркировку чипа, потом передал влево, солдату с портативным сканером.
- Цель прибытия?
По-русски он говорил механически-четко.
- Работа.
- Какая?
- Я журналист 'European Daily Report'. Хочу написать для наших читателей о новой городской жизни. Вообще об изменениях, что здесь случились.
Фельдфедель покивал.
- Да, это важно.
Сканер у солдата пискнул, мигнул зеленым огоньком.
- Все в порядке.
Паспорт Марека перешел из рук в руки, затем наконец вернулся к владельцу.
- Не забудьте зарегистрироваться в комендатуре, - сказал фельдфебель и потерял к Мареку всякий интерес.
Обходя урны, патруль направился в дальний конец перрона.
Вот, подумал Марек, пряча паспорт, вежливо, уважительно, быстро. В голове его тут же сложилось - вчерную - начало первого очерка.
'Поезд остановился и я вышел под серое небо бывшей российской провинции. Провинция три года как канула в лету, сейчас это молодая демократическая республика, а небо словно задержалось в прошлом - грязноватое, в космах и сизых подпалинах, русско-мужицкое, похмельное. Пора, пора уже ему светлеть.
Впрочем, демократические перемены я увидел уже на перроне. Подновленное здание вокзала радовало глаз. По чистому, выметенному асфальту было приятно пройтись. А патруль, остановивший меня, был предельно корректен.
Я когда-то вырос здесь. Я помню бывшую местную полицию. Все, кто когда-либо с ней сталкивался (включая меня), выносили отнюдь не приятные воспоминания. Казалось, от криминальной организации она отличается только тем, что рядится в государственные одежки борцов с нею. На деле же полиция нередко составляла конкуренцию криминальным авторитетам в их 'черном' бизнесе - и в торговле наркотиками, и в рэкете, и в сутенерстве.
И вот я обнаружил трех парней - фельдфебеля Штимана и его подчиненных, которые олицетворяют собой новые, европейские, закон и порядок. Неподкупность, строгость, но вместе с тем и защита законопослушных граждан - вот что я прочитал в их простых лицах. Проверив мой паспорт, они тепло попрощались со мной'.
Что ж, вполне, оценил Марек сам себя.
Он толкнул вокзальные двери. Вошел, с интересом оглядываясь. Светлый зал был пуст. Окошечки касс работали через одно. На пластиковой скамейке у дальней стены дремал мужик в фуфайке и промасленных штанах.
То ли механизатор, подумалось Мареку, то ли фермер. В ногах у мужика, зажатая кирзовыми сапогами, стояла канистра.
Справа со скидкой предлагал но-шпу аптечный киоск. За ним, обставленные барьерчиками, перемигивались игровые автоматы.
Марек помнил еще кафе, помещавшееся в 'аппендиксе' слева, но сейчас там красовалась стена с огромным плакатом: домики, лесок, плотина и размашистая подпись: 'Наша суверенная родина!'. А в 'аппендикс', наверное, сделали отдельный вход.
Двенадцать лет...
Марек выдохнул и заторопился наружу, в город. Сумка отбивала такт в бедро. Мы идем, и все идут, ты не здесь, и я не тут, а куда идем, не скажем, ведь не скажем - не найдут...
Таксомоторы наползали блестящими капотами на вокзальные ступеньки.
'Лада', 'лада', 'волга', старенький 'ниссан'. Чуть в стороне, словно не желая иметь с ними ничего общего, стоял 'рэйндж ровер'.
Водилы в Мареке сразу опознали клиента. Захлопали дверцами. Замахали руками. Пока он спускался, теснились рядом, предлагали себя наперебой:
- Эй, дорогой, тебе куда? Домчу быстрее ветра!
- С лицензией! Лишнего не возьму.
- Мистер! Только скажите! Весь город как свои пять пальцев!
Только глаза почему-то у всех были одинаково тусклые.
Нет, подумал Марек, не научились еще. Плохой театр. Дешевая постановка. А за пассажира нужно рвать и метать...
- Плохо стараетесь, ребята, - сказал он и шагнул к 'рэйндж роверу'.