- Да пошел ты, - прилетело ему в спину.
Словно камнем между лопаток.
Оглядываться Марек не стал. Не Европа. Нет, далеко не. Это следовало помнить.
- Здравствуйте, - подойдя, сказал он в приопущенное стекло джипа. - До комендатуры не добросите?
И наткнулся взглядом на зеркальные очки.
- А ты не попутал, мужик?
Сидящий за рулем был загорел, плотен, слегка небрит. Стрижка 'полубокс'. Цепочка на шее. Улыбка - ленивая, снисходительная. В салоне мягко пофыркивал кондиционер, чуть слышно звучала музыка.
- Пять евро, - сказал Марек.
- Типа прикинутый? - Владелец джипа приспустил очки на нос, серые глаза с желтоватыми белками уставились Мареку в кадык. - Десять.
- Семь.
- Восемь.
- Семь.
- Вот сука, - улыбнулся водитель, качнул головой. - Садись, пока я добрый.
Марек обежал 'рэйндж ровер'. Небо хмурилось.
- В комендатуру?
- Да, - сев, Марек защелкнул за собой дверь.
В лицо от болтающейся на лобовом стекле елочки слабо пахнуло хвоей.
- Па-аехали!
Водитель выжал газ. 'Рэйндж ровер' рванул, таксисты-неудачники проводили угрюмыми взглядами. Плохо стараетесь, ребята...
Марек перетянул себя ремнем, положил на колени сумку, накрыл свернутым плащом.
Родной город плыл в окнах. До боли узнаваемый. Парк. Автостанция. Перекресток с захиревшей цветочной клумбой. Раньше, помнилось, вместо клумбы был памятник вождю. Потом его снесли. Потом на постаменте долго стояли две бетонные ноги с берцовыми арматурными костями. Потом пропал и постамент. Теперь вот - клумба.
Ну да, время вождей прошло.
- Сам-то откуда? - повернул голову водитель.
- Кельн.
- Не, не бывал. И как там, в Кельне?
- Лето.
Город, город нынешний и тот, что остался в памяти, заставлял отвечать односложно.
Марек впитывал улицы, по которым летел автомобиль - Знаменскую, Тишинскую, капитана Комарова. Улыбался облупленным панелям, вспоминая: 'Хрущевки-хрущевочки'. Разглядывал людей, детские коляски, серые фасады, пыльные кусты и заборы.
Где-то внутри пели строчки: это - мое, мой приятель, я чувствую, помню, этим живу и дышу, и, ты знаешь, легко мне, странно-воздушно, нестрашно, к добру или к худу - я не пришел, не вернулся, я был здесь и буду...
- А к нам чего?
Джип вывернул на центральную улицу, бывшую Ленина, а сейчас непонятно какую, и покатил по широкой трехрядке.
- Что? - не расслышал Марек.
- Зачем к нам-то? - повторил водитель.
В зеркальных очках Марек на мгновение увидел себя. Изображение было неправильным, увеличенный выпученный глаз, белесая бровь, гигантское крыло носа и грязный мазок на щеке.
- О городе хочу написать.
- Писатель?
- Журналист.
Разговор сам собой заглох. Видимо, не питая к журналистам добрых чувств, водитель выкрутил радио погромче. 'Я вся горю, - запищал тонкий девичий голосок. - Я вся горю от страсти...'
В Меркенштадте соседями Марека по съемному домику были турки-эмигранты. У них все время кто-то кричал, кто-то ревел, кто-то ругался, орал телевизор, настроенный на турецкий канал. Марек жил на птичьих правах, жаловаться было некому. Зверел до скрежета зубовного. До исступления. До настойчивого желания ворваться на чужую половину с ножом.
Неделю зверел. Две.
А потом вдруг обнаружил, что разноголосый турецкий хор нисколько ему не мешает. Совсем. Будто нет его. Переключился. Научился не замечать. Как живущее при водопаде какое-то африканское племя.
Вот и сгорающую от страсти певичку Марек пустил мимо сознания. Пусть ее.
'Рэйндж ровер', порыкивая, встал на светофоре. Город обступил, вытянулся вверх, засквозил окнами. Здравствуй. Здравствуй!
Марек чуть не кивнул в ответ.
Спохватился - шизею. Наплыв чувств-с.
А вообще - было красиво. Центр, видимо, уже давно и плотно был оккупирован новостроем: металл, стекло, модный сайдинг, гроздьями свисали матовые шары фонарей, цеплялись к фасадам вывески, спорили витринами бизнес-центры, магазинчики и кафе. Чисто, уютно, по-европейски. Почти.
Чего-то все-таки не хватало.
- Все, - сказал водитель, хлопнув ладонью по рулевому колесу, - ждем.
- Ждем? - Марек покрутил шеей.
На встречной, остановившись, стрекотал желто-красный электрокар коммунальной службы. Справа перемигивались поворотниками автобус с грузовой 'Газелью'. Перекресток был пуст, но с места никто не трогался.
- Поломка? - спросил Марек.
- Туда смотри, - сдвинув на лоб очки, показал глазами водитель.
Марек отклонился и увидел пристроившегося к столбу светофора человека в темно-синей натовской форме.
- Что он делает?
- Зеленый коридор своему начальству делает.
- А все остальные...
- А всем остальным - жопа. - Владелец 'рэйндж ровера' потер висок. - Слушай, журналист, может ты про это напишешь?
Марек пожал плечами.
- Наверное, они имеют на это право...
Водитель посмотрел на него с сомнением.
- Что, в Кельне так же?
- Нет. Но у вас же молодая республика. Они ее защищают.
- От кого?
Они встретились глазами.
Марек смутился. Действительно, подумалось, от кого? Соседние области вроде даже планов не вынашивают.
- На всякий случай. Я не знаю. От Москвы.
- Ну-ну...
В руках у водителя появилась шариковая ручка, газетка с кроссвордами. Какое-то время Марек следил, как в клетках возникают буквы и складываются в слова.
Тайга. Лесоповал. Козырь.
На кисти водителя, у большого пальца, синела наколка. Недописанная. 'Вов'. Вова? Или, может, 'о' это 'д'?
- И долго ждать? - спросил Марек.
- Минут десять. Оттуда поедут.
Легкий наклон головы показал, откуда. Слева.
Марек посмотрел влево, прямо - не пройтись ли пешком по убегающему вдаль проспекту. Нет, решил, не пройтись. Лениво. Пользуясь случаем, достал из сумки ноут. Ну-ка, набьем по свежим впечатлениям.
'Город за время моего отсутствия разительно изменился. Я уезжал из места, которого поразили все провинциальные болезни разом - бедность, грязь, ветхие халупы муниципального жилья, безработица и бессмысленность существования, и тут же, по соседству, пышные чиновничьи и бандитские особняки, каменные заборы, открытые бассейны и дорогие женщины. Дикий край.
По дороге с вокзала я одновременно с надеждой и страхом вглядывался в улицы, в дома, в людей. Конечно, ветхие многоэтажки никуда не делись. Было бы глупо полагать, что они растворятся без следа. Но заметил я и новостройки, и расползшийся на полквартала торговый центр, и остовы еще каких-то строений.
А воздух! Самое главное был воздух. Не было в нем той обреченности, что отличала жуткий советский период. Не было и угнетенной российской прели.
Казалось, дышишь самой свободой. Заслуженной, выстраданной и оттого вдвойне приятной. Печать нового светлого демократического будущего лежала на лицах горожан'.
Не слишком ли? - подумал Марек. Воздух свободы, печать будущего. Оно, конечно, такое любят...
- О, - сказал, отвлекаясь от кроссворда, водитель, - едут.
- Где?
Марек хлопнул крышкой ноута.
Улица слева оделась проблесковыми маячками. Ближе, ближе. Скоро Марек смог рассмотреть летящий к перекрестку самый настоящий кортеж из трех автомашин. Камуфлированный 'Хамви' спереди, 'Хамви' сзади, между ними черный лимузин с тонированными стеклами. За пулеметами на крышах 'Хамви' торчали стрелки.
Ф-фух!
'Рэйндж ровер' качнуло воздушной волной. Головной 'Хамви', взвизгнув шинами на повороте, одарил сизым выхлопом. Мелькнули габаритные огни. Лимузин за ним на скорости слегка занесло, но он быстро выправился, оставив на асфальте черный след протекторов. Замыкающий 'Хамви' притормозил, и Марек вдруг обнаружил, что прямо в лицо ему смотрит М240.
Противно заныл живот.
Голова стрелка в тактическом шлеме с забралом на две трети лица качнулась, ствол пулемета дрогнул.