Солонин кивнул.
- Благодарю за замечание. Но это противоречие все же мнимое.
- Извините.
Полный мужчина отлип от холодильника и, сделав шаг, открыл дверь. Вместе с ним в коридор выдуло клок табачной синевы. По окну мазнули фары разворачивающегося автомобиля, и пятно света наискосок прокатилось по кухонным шкафчикам. Марек отвернул лицо к раковине.
- Да, - сказал Соломин, дождавшись, когда стоящий чуть позади худой курильщик с запавшими щеками прижмет дверь каблуком, - о мнимости. Замечу, что тем, кто сейчас управляет большей частью мира, как таковое развитие не нужно вовсе. Для них ваш комфорт лишь видоизмененное стойло, в которое они вас загнали. Куда вы денетесь из него? Никуда. Держит похлеще заключения в одиночной камере.
- Я не чувствую себя заключенным, - сказал Марек.
- А что вы можете? - спросил Соломин. - Что вы можете, когда вы один и вас никто не поддерживает? Вы лично представляете ценность лишь как потребитель и как проводник нужной информационной политики.
- Да не о том вы!
Сосед оттолкнулся лопатками от стены с такой силой, что Мареку почудилось, будто отзвук пошел по всему дому.
- Вы поймите! - с жаром сказал Дима, кривя лицо в попытке донести важное. - Николай Эрнестович! Александр Михайлович! Нас же убивают! А вы об Европе, об атомизации, о каком-то комфорте. У нас НАТО в городе, бетоном обложили, скоро гуманитарно бомбить начнут, а вы все: цели, задачи, против кого да как. Не нужны мы им совсем! Занимаем полезные площади! Африканцев навезут или арабов на наше место, а от нас только кресты на кладбищах останутся, да и те, наверное, снесут.
Он с горечью махнул рукой.
- Дима, мы как раз об этом, - сказал Соломин. - Только надо знать, против кого мы воюем, чего наш враг хочет и чем будет подкупать.
- Не будет он подкупать!
- Скажите это правительству, - усмехнулся мужчина с зажигалкой. - Все честные, радеющие за республику люди. Как один.
- Чуйков сегодня натовцу двинул, - сказал Марек.
- Это интегратор который? - заинтересованно спросил мужчина, стоящий позади Соломина.
- Да, министр интеграции и развития.
- И за что двинул?
- За слова.
- Интересно, - сказал мужчина с зажигалкой.
- Конечно, - сказал Соломин, - это, скорее, цивилизационная война. У нас - парадигма развития и сосуществования. И них - парадигма подчинения и власти. Из-за этого мы ограничены в средствах, а они в конечном счете всегда будут проигрывать, как ни странно это, наверное, звучит.
- Почему? - спросил вдруг Андрей. - Они же почти победили.
Соломин поднял палец.
- Ты слышишь, Андрей? Ты сам сказал - почти. Как в шестьсот двенадцатом, восемьсот двенадцатом, в сорок первом. Из века в век. И всегда - почти. Да, это война. Война! Только теперь она ведется по другому, преимущественно в мозгах и в душах. Что, впрочем, не отменяет локальных операций по вбиванию демократии и свободы в неразумные головы свинцом. Это война, и надо понимать, с кем мы воюем.
- Николай Эрнестович, - усмехнулся Дима, - Демократическая, дом два, если хотите посмотреть, с кем.
- Нет, Дима, - сказал Соломин, - миротворческий контингент - это, скажем так, только один элемент из арсенала нашего противника. Показная, видимая его часть. Это не значит, что с ней не придется разбираться, нет. Но изгнание 'касок' не должно быть самоцелью.
- Почему это?
- Потому что - что дальше?
- Жить, Николай Эрнестович.
- Не получится, Дима, - сказал мужчина с зажигалкой, - сначала придется до Берлина дойти. Иначе - не дадут.
- И дойдем! - рубанул воздух Дима.
- У нас пока ни ресурсов, ни возможностей даже область отстоять, - вздохнул мужчина. - А ты уже Рейхстаг валишь.
- Простите, - сказал Марек растеряно, - вы, кажется, какой-то жупел из Америки и Евросоюза делаете. Это совершенно не так.
- А как? - заинтересованно спросил Соломин.
- Ну, я, находясь изнутри, не ощущал, что Европа ищет повода, чтобы куда-то вторгнуться или кого-то отбомбить. Могу вам сказать, что большинство тем, событий, процессов, попадающих в поле зрения новостных медиа, отражают лишь внутреннюю жизнь союза. Энергетические проекты, мигранты, социальные и культурные программы, выставки кошек и собак, именины и браки в августейших семьях, какие-нибудь местные микро-новости, вроде осушения пруда или перекрытия дорожного участка на плановый ремонт. Весь остальной мир присутствует лишь периферийно.
- И про бывшую Россию ничего не пишут?
- Ну, как... Пишут про нарушения прав человека и разгул криминалитета. В последней колонке или мелкой строкой в 'подвале'. Это не интересно. Про Москву побольше, но в том смысле, что она угрожает соседним республикам.
- Знаете, Марек, - вздохнул Соломин, - это все разговоры через линию фронта. Вы - в одном окопе, мы - в противоположном. Вернее, вы даже не в окопе. Вы живете где-то там мирной жизнью. В этом нет ничего плохого, - поднял руку он на желание Марека возразить. - Но и судить в данном случае о том, о чем не имеете понятия, вы не можете. По крайней мере, опираясь на информацию только со своей стороны.
- Но я же своими глазами...
- Где?
- Здесь!
- Что вы здесь видели? - устало спросил Соломин.
- Жизнь. Обычную жизнь.
- А 'каски'? - криво усмехнулся Дима.
- И что? Это порядок, по крайней мере.
Мужчина с зажигалкой присвистнул.
- О, да!
Во взгляде Андрея, брошенном на Марека, проскользнула усмешка, словно он ничего другого и не ожидал. Это почему-то задело до жжения в горле, до внезапной рези в животе. Как проводник на перроне, отказавшийся от пяти евро.
В другом окопе...
- А что, нет порядка? - спросил Марек, с вызовом поворачивая голову. - Миротворческий контингент делает то, что вы сами сделать не в состоянии!
Он выдохнул.
Сделалось тихо. Брат смотрел будто сквозь.
- А кто вам сказал, Марек, что мы не в состоянии? - спросил Соломин. - Нас вообще спросили?
- Но пограничные конфликты...
- Вы знаете, кто их инспирировал? - подал голос курильщик, прячущийся за Соломиным. - О 'летучих отрядах' слышали? О неизвестных группах с флагами Тулы и Рязани? О людях, сожженных в церкви в Пеструхино, наемниками на двух джипах синей, миротворческой окраски?
- Вообще, мне странно вас слушать, Марек, - сказал Соломин. - С одной стороны вы признаете за Евросоюзом упадок, рассуждаете о поведенческих шаблонах, о тенденциях, которые ведут в тупик, прекрасно, думаю, знаете, как и за счет кого живет Европа, на чьих костях и золоте вырастила свой комфортный мирок, и в то же время напрочь отказываетесь хотя бы подумать над чужой точкой зрения, которая, грубо говоря, не противоречит вашим ощущениям, но противоречит официально распространяемой информации.
- Двенадцать лет в Евросоюзе, - насмешливо сказал брат.
- А ты вообще...
Марек замолчал. Аргументов не было. Говорить о том, что вы тут все в дерьме, не выглядело аргументированной позицией.
По-скотски выглядело.
По большому счету ведь получалось, правы они. Тысячу раз правы. Все виделось, все замечалось, и эмигрантские кварталы, расписанные арабской вязью, полные бородатых нахлебников, и пустые, не перспективные деревеньки, не в России, а в центре Евросоюза, север Франции, будьте любезны, и молоко, белой рекой текущее по улицам Брюсселя, и напудренные до тошноты округлые фразы чиновников, кочующие по полосам газет. Мы будем бороться и отстоим... Мы примем новый, ради всеобщей безопасности... Пьяные оргии, социальные дома, метадоновая терапия, торжественное шествие педофилов-любителей, священики-геи, бога нет, бога нет, бога нет.
И все - под спуд, под гнет, с пометкой 'для служебного пользования'.
Забыть. Отодвинуть. Научиться не обращать внимания. Господи, ну невозможно было бы, раскопав это в себе, жить в мерзости и в мире с самим собой дальше!
- Я понимаю, - сказал Соломин, - это, в сущности, не наше дело. Просто правдой хочется поделиться, нашей правдой. Она не причесанная, грубая, колючая, но она - правда. Взгляд из нашего окопа.