- Жечь, - ответил Дима.
- Чем?
- 'Корнетами'.
- Их всего два.
- Нормально.
Свиблов дернул плечом.
- И четыре ракеты.
- Этого хватит. Точки я уже присмотрел. Оператором встану я и Максим. Я его натаскал. Наведение лазерное. Километрах на двух гарантированно пару шлепнем.
- Их восемь.
- И что, все живые, на ходу?
- Не знаю.
- Думаете, не зассут после того, как мы парочку приложим?
- Ничего я не думаю! - раздраженно ответил Свиблов.
Дима помрачнел.
- То есть, с Москвой глухо?
- Не успевают они.
Из-за угла, вытирая рот ладонью, вышел Александр.
- Проблевался? - спросил Дима.
- Да, - кивнул парень.
Скрипнула дверь, на пороге возник знакомый уже санитар.
- Готово, - сказал он. - Только машину ближе к выходу подгоните. С той стороны, там грузить удобнее.
- Хорошо.
Дима трусцой побежал к видавшему виды темно-синему минивэну, приткнувшемуся к 'аузику', как к собрату. Сыновья остались его ждать. Свиблов и Марек за санитаром вернулись в холодные недра морга.
Санитар сунул в руки Мареку журнал.
- Здесь расписаться бы. И паспортные данные.
- У меня европаспорт.
Санитар махнул рукой.
- Пишите.
Марек, склонившись, вывел подпись.
- Документы. Свидетельство о смерти, - санитар выдал ему бумажку с фиолетовой печатью морга. - Претензий не имеете?
- К вам? - спросил Марек.
- К моргу.
- Нет.
- Вот карточка. Похоронное бюро. Свяжетесь, они организуют похороны. Ребята хорошие.
Марек посмотрел в запавшие глаза санитара.
- Вы знали его? - спросил он.
- Кого? - моргнул санитар.
- Андрея.
- Нет, я все время здесь.
Марек прижал карточку к впалой груди санитара.
- Тогда не надо, мы сами.
- Как хотите, в общем-то.
Андрей лежал в простом деревянном гробу. В брюках. В рубашке и в пиджаке. Серым прямоугольником падал из широких дверей свет.
Дима с сыновьями спустился по ступенькам.
- Беритесь в изножье, - сказал он им.
- Ручек нет, - сказал младший.
- На плечо берите!
Сам он встал в изголовье справа. Марек занял место слева. Свиблов коснулся волос Андрея ладонью.
- Давай, Андрюша, домой.
- Подняли! - скомандовал Дима.
Две ступеньки. Третья. Тяжело не было. Домой. Домой. Свет плеснул и распался на забор, минивэн с оттянутой вверх задней дверцей, чавкающую землю под ногами.
И небо.
- Опускай.
Свиблов помог задвинуть гроб между сиденьями. Парни сбегали за крышкой.
- Эх, Андрюха, Андрюха, - сказал Дима. - Ты вот мертвый, а сволочи эти еще живы. По нашей земле ходят. Миротворцы, б...ь!
Свиблов приладил крышку. Андрей исчез, скрылся во тьме.
- Я был на Демократической, - сказал Марек. - Они не собираются... - из горла его вдруг вырвался то ли клекот, то ли крик. - Не собираются никого наказывать.
- Садимся, - сказал Дима.
Свиблов щелкнул зажигалкой.
Потом были проводы, накрытый стол, гроб с братом стоял на стульях в большой комнате, появлялись и пропадали люди, мама сухоньким постовым сидела у гроба.
Марека мутило, сказывалась ночь без сна, и он то уплывал в какое-то оформленное окружающими звуками забытье, то всплывал из него обратно, все время заставая в комнате новые конфигурации сидящих и стоящих.
Один раз появился Соломин, заговорил с Мареком о чем-то, но тот, улавливая слова, совершенно не понимал их смысла.
Свет гас раза четыре за вечер. Марек почему-то ждал, что лампочка, вспыхнув, однажды высветит пустой гроб. Но каждый раз Андрей оказывался внутри, неподвижный, мертвый, с отливающими желтизной лбом и носом, со скрещенными, подвязанными на груди руками.
Все общались между собой приглушенно, словно не хотели тревожить мертвеца. Шепот походил на шуршание листьев под ногами, на шипение волн. Ш-ш-ш.
- Такой заботливый, пил мало...
- Черный год...
Что-то накладывали Мареку в тарелку - он ел. Что-то наливали - он пил. Куда все выпитое, съеденное проваливалось, он не знал.
Мама, возникшая вдруг рядом, поцеловала его в лоб.
Дина тенью сидела у окна, платок на голове. Ее не тревожили. Странное дело, никто не плакал, не всхлипывал, не давил рыдания.
Ш-ш-ш.
- Кто их звал? Пришли к нам наводить свои порядки...
- А до этого Ковалевых сына, Женьку...
- Что им мы? Мусор...
Марек внезапно обнаружил себя перед гробом.
Капала стеарином в блюдце поставленная на угол свеча. Рыжие тени гладили лицо брата, раздвигали губы в обманной усмешке.
- Прости, - сказал ему Марек.
- Ты-то здесь при чем? - ответил Андрей, не шевелясь.
- Не знаю.
- Брось. Знаешь, что жалко? Что мы так и не поговорили с тобой по-людски. Как-то все бегом, кувырком. Будто впереди еще будет время. А оно смотри, как повернулось. Я лежу, ты стоишь.
Марек качнул головой.
- Это не правильно.
- Это произошло, - сказал Андрей. - И нет никого, кто бы отвез тебя или меня обратно по реке времени.
- Что мне делать теперь? - спросил его Марек.
- Жить.
- Как?
- Можешь уехать в Евросоюз.
- Нет, - замотал головой Марек, - нет. Я не вернусь. Я нужен здесь, я должен все это прекратить.
Андрей, казалось, вздохнул.
- А ты сможешь?
- Не знаю, - сказал Марек. - Может, завтра лягу рядом с тобой. Но, понимаешь, я, наверное, впервые чувствую ответственность за все, что происходит вокруг. Ощущаю кожей, сердцем, разумом. Это мой мир. Отстраниться от него вместо того, чтобы попытаться изменить к лучшему, означало бы предать. Всех вас предать, слышишь? Тебя, Соломина, маму, Дину. Не хочу я, уже достаточно... двенадцать лет...
- Эх, Марик, - сказал Андрей. - Даже Иисус Христос ничего не смог изменить в мире к лучшему.
- Он подарил эту возможность людям.
- Марек, Марк, хватит!
Его оттянули от гроба, развернули, посветили фонариком в глаза.
- Что с тобой?
- Ничего, - ответил Марек, уворачиваясь от света.
В поле зрения обнаружился Свиблов, повлек его в коридор, потом на кухню, к окну, к форточке. Здесь было свежо. Приставленный к подоконнику Марек несколько раз вдохнул полной грудью.
- Все это не правильно, - сказал он, наблюдая в окнах соседних домов редкие огоньки свечей. - Так нельзя жить.
Несмотря на тесноту Свиблов умудрился встать рядом, плечом в плечо. Марек покосился, но промолчал.
- То, что происходит в действительности, есть лишь отражение того, что происходит в головах людей, - сказал Свиблов. - С распадом Союза и России здесь, - он стукнул себя по виску, - у большинства населения - каша. Эта каша варится посредством пропаганды образа жизни, безденежья, хаоса, общей неустроенности. Булгакова читали?
- Нет, - сказал Марек.
- Может, фильм видели?
- Вряд ли у нас показывали.
- Ах, да. Бортко снял, кажется, в восемьдесят восьмом. Давно уже. Так вот, профессор Преображенский там однажды говорит знаковую речь. Про разруху. Что разруха не в клозетах, а в головах. И пока у нас...
- А что было раньше, - спросил Марек, - каша или распад? Из-за чьей каши случился распад? Я же застал то время, когда толпы носились по обменникам, когда, блин, за хлебом и макаронами очереди вытягивались за два квартала до магазина. Это как произошло? Само по себе? Талоны, карточки, драки за гнилую капусту. В Москве жрать было нечего, чего уж про периферию говорить!
Свиблов прижался лбом к стеклу.
- Это трудный вопрос. Я склоняюсь к предательству. Это, собственно, тоже эффект каши в голове. Когда мысли о богатстве сдерживает отсутствие частной собственности. Деньги, деньги, деньги.
- Света нет, - сказал Марек. - Андрея нет.