- Я и говорю, - сказал Свиблов, - не готовы мы. Дима в бой рвется. А куда? Ну, две, ну, три провокации. Десяток трупов. Вы думаете, они не возьмут заложников? Думаете, у них дрогнет рука разбомбить один или два квартала? Думаете, им не наплевать на женщин и детей?
- Не знаю.
- Я знаю! Наплевать! Пока еще НАТО соблюдает в республике некие условности, но дай им повод, и они утопят область в крови. Поэтому наше выступление должно быть гарантированно успешным. А это подготовка и терпение, понимаете? Как бы ни было больно, как бы не хотелось, поддавшись эмоциям, отомстить.
- Что вы хотите от меня? - спросил Марек.
- От вас? - Свиблов остро посмотрел на него. - А вы с нами, Марек?
- С кем?
- С городом, областью, с ее жителями.
- Вы говорите за всех?
Свиблов усмехнулся.
- Я понимаю, о чем вы. Думаете, что нам стоит провести референдум или какие-то еще демократические процедуры, чтобы выявить, придерживается ли большинство населения таких же взглядов?
- Нет, - сказал Марек, так же прямо посмотрев на Свиблова, - я хочу понять, что будет дальше.
- В смысле?
- Допустим, вам удалось выбить миротворцев из города. Что потом? Я уверен, что военное командование коалиции не отдаст территорию просто так. Соответственно, надо ждать бомбардировок, атак дронов, перекрытия путей снабжения.
- Неплохо разбираетесь, - сказал Свиблов.
Марек отступил от окна.
- Года три-четыре назад присутствовал на специализированном брифинге по разрешению Калининградского конфликта. Город взяли измором. Население не выдержало постоянного давления.
- Это не так, - сказал Свиблов. - Вы, видимо, не все знаете.
- Возможно.
- Город был готов держаться. Но его борьба оказалась никому не нужна. Питер отказал в помощи. У Москвы не было возможности провести даже гуманитарную операцию. Поэтому и было решено прекратить сопротивление.
- Там были открыты два фильтрационных лагеря, - сказал Марек. - Для моряков Балтийского флота и их семей. И всех неблагонадежных.
Свиблов вздохнул.
- Я знаю. И знаю, что там творилось.
- А что будет здесь?
- Я надеюсь... надеюсь, что все будет по-другому. Если все получится сделать быстро, НАТО просто не успеет отреагировать.
- На что? - спросил Марек.
- На то, что Москва возьмет нас к себе.
- Москва?
- Сейчас, насколько мне известно, скрытно, под Новомосковском идет накопление групп прорыва.
- Это же война!
- С кем?
- С республикой!
- Марек, это фальшивое государственное образование, и вы это знаете. Специально оторванная территория.
- Просто...
- Что, претит такой подход? А НАТО и миротворцы североатлантического альянса не претят?
- Я просто боюсь цены, которую придется заплатить, - сказал Марек.
- Вы видите, как иначе убрать их с нашей земли? - спросил Свиблов.
- Переговоры.
Свиблов рассмеялся.
- По поводу Вязьмы, знаете, сколько переговоры идут? Уже лет пять. Эти сволочи между раундами примирения расколотили всю Вязьму в щепки. Прикрываясь, конечно же, гуманизмом и общечеловеческими ценностями. Около тридцати тысяч погибших среди мирного населения. Мирного! Год назад у нас тут вяземская семья осела, понарассказывали про карательные рейды выступающих за переговоры европейцев.
- Вы уже как Дима.
Свиблов пожал плечами на упрек.
- Я всегда был как Дима. Я, в противовес Николаю Эрнестовичу, сторонник решительных действий. Только вовремя. В оптимальный момент. Вы вообще стрелять умеете?
Марек кивнул.
- На втором курсе, на военной кафедре вывозили. В Кельне в тире был, кажется, три раза. Стрелял из 'глока'.
- Смерти боитесь?
- Как все. Смерти все боятся.
- Да нет, боли люди боятся, а смерть, она ведь в любом случае неизбежна. И важно еще, как умереть.
- Вы вербуете меня в боевую группу? - напрямую спросил Марек.
Свиблов потер глаза.
- Вы против?
- Я... - Марек некоторое время мучительно подбирал слова. Это было не просто. Как с рифмами. Они все куда-то разбежались. - Поймите, я здесь всего неделю, чуть больше... И вдруг - такое. Я не хочу.... Я хочу, чтобы убийцы Андрея получили по заслугам. Я чувствую, что это мой мир, и я готов отстаивать его и бороться за его будущее...
- Только вам сложно выступать против той стороны, на которой вы только что были, - закончил за Марека Свиблов.
- Нет, - сказал Марек, - мне надо понять, как выдержать это все. Как принять это все. Как изменить это все.
Свиблов посмотрел странно.
- Вы же не Господь Бог.
- А что мне мешает?
Андрея похоронили на следующий день.
Марек не знал, кто договорился, но к полудню подогнали автобус похоронной конторы, тяжело пахнущие конторские вынесли гроб с телом брата и мягко погрузили в салон через переделанную заднюю дверь.
Мама, Дина, какие-то дальние родственники, мужики с речпорта и соседи по дому заняли сиденья. Оркестра не было.
Марек устроился у окна, какая-то женщина села рядом.
- Я учительница его, - представилась она.
Марек кивнул и продолжать разговор не стал. Автобус качнулся, утробно урча, развернулся во дворе и поехал незнакомым маршрутом, в совсем другую от привычного, перекрытого бетонными блоками выезда сторону. За ним в 'ладе' поехали конторские. От медленного движения так и клонило в сон.
Что дальше? - думал Марек. Что дальше?
Если я останусь... Это надо подавать на гражданство, искать работу. Тут же задница с работой, возможно, придется какое-то время пожить на мамину пенсию. Хотя у меня там сколько? Тысяч пять накоплено. На год, на два точно хватит. Нет, работу я найду, разленился в Германии, пора это все нахрен - в режим 'форсажа'. Не будут нужны журналисты - пойду в грузчики, дворники, санитары, блин, учили же на курсах когда-то, не брезгливый, кровь, грязь, сопли - насмотрелся.
Это, конечно...
Марек скривился, стукнул по стеклу ногтем, будто отмечая точку в предыдущих размышлениях. Это все не то. Это будущее. А сейчас? Что делать сейчас? В этом сейчас существуют сержант и мальчишка-сопляк, выстрелившие в Андрея...
Пальцы сжались.
Нельзя им прощать. Такое нельзя прощать. Безнаказанность порождает еще большее зло. Не месть, не возмездие, а именно безнаказанность. Андрей не первый... И Дина не первая... Разве можно видеть в этих ублюдках людей? Во враге нет и не может быть ничего человеческого. Не должно быть.
Только когда он лежит в собственных крови и дерьме... Вот тогда можно позволить к нему толику жалости.
Автобус потряхивало. Он медленно переваливал через перелесок по разбитой тяжелой техникой дороге. Мелькали застывшие волны вывороченной земли, торчали в небо переплетения корней, кренились по обочинам столбы, за которыми, будто стеснительный провожающий, толпился ивняк.
Здесь все просто, думал Марек. Здесь не стоит рефлексировать. Это не философский вопрос: надо ли на убийство отвечать убийством. Как же, я же убью человека! Но это чушь. На той стороне тебя человеком не видят. Зрение плохое, душа куцая, мир маленький. А может души и вовсе нет.
Нет во враге души. И ничего человеческого.
Я знаю. Я жил. Я видел апокалиптические фильмы. Ничего человеческого. Никогда. И это не я, это они сами поставили себя вне человеческих рамок. Взрослые злые дети. Уроды с пустотой внутри.
Нелюди.
Марек всхлипнул и испугался этого звука. Женщина на соседнем сиденье протянула ему бутылку с водой.
- Хотите? - предложила она.
Марек кивнул. Вода оказалась минеральной, шипела и кислила на губах. Он отпил, наверное, треть.
- Спасибо.
- Ничего, - кивнула женщина, принимая бутылку обратно.
Автобус встал у железных ворот.
Кладбище. Скрипнула, хлопнула, раскрываясь, створка. Люди поднялись с сидений.
- Марек, - позвала его мама, беспокоясь, что он может остаться внутри.