Но беда в том, по мысли современных философов, что обычная работа разума очень похожа на эту работу. То есть до сих пор мы считали, что разум (или культурный инструмент), по определению, есть нечто такое, что, раз я взял его в руки, значит, все, что я получил посредством его, будет относиться к рациональности, к истине. А в действительности рациональными средствами можно заниматься не поисками истины, а систематизацией того, что до этого поиска существовало стихийно, рождалось общественными процессами для других целей, для обеспечения жизни самого этого социального строя. Тогда эта работа есть идеологическая, или, условно скажем, поповская, то есть задним числом оправдать существующее, придав существующему такой вид, что это существующее вытекает из глубоких оснований мироздания. В действительности оно оттуда не вытекает, но эта проделанная работа, которую я назвал систематизацией, и стала называться идеологическим элементом господствующего класса. Мне важно подчеркнуть, что это похоже на то, как работает разум. И наоборот, следовательно, применение этого понятия или само допущение в нашей голове, что разум может проделывать такие штуки, то есть быть не поиском истины, а идеологической систематизацией, и есть революционное допущение. Оно заставляет нас совершенно иначе посмотреть на культуру, на науку, на философию.
Я тем самым, говоря другими словами (и возвращаясь к тому, на что я намекнул), воспроизвожу то, что я назвал установкой подозрения по отношению к мысли и сознанию. Что это значит? А это означает прежде всего революционный характер допущения, что говоримое может отличаться от сказанного, во-первых, и, во-вторых, эта разница может ускользать от того, кто говорит. Ведь идеология не есть сознательная ложь. Что такое сознательная ложь? Сознательная ложь — это ложь, которая строится под контролем того, кто лжет, то есть он знает истину, это на фоне его сознания, но он сознательно строит ложь. Нет, это не серьезное дело, это банальность. К этому не стоило бы применять такой могучий аппарат идеологического анализа: мы знаем, что люди лгут. Это психология, а философия, я уже говорил это в прошлый раз, — она не занимается психологическими вопросами такого рода. Нас интересуют более сложные случаи, когда человек говорит А и, сам не зная об этом, высказывает B. Об этом знает некто третий. Кто третий? В какой позиции оказывается третий? Третий оказывается в позиции подозревающего или допускающего в принципе, что в области сознания и мысли могут случаться не контролируемые самой мыслью процессы. Тем самым идея идеологии означала внесение в наш аппарат, в понятия нашего анализа представления о том, что внутри самой мысли, которая раньше предполагалась чистым сознанием, могут быть не контролируемые ею же процессы и связи. Это — основное.
Сейчас, когда вы имеете уже некоторую подготовку, легко можете на это изложение наложить, например, слово «психоанализ». Что такое психоанализ, грубо говоря? Почему нечто должно подлежать психоанализу? В каком смысле психоанализу? Чтобы иметь это понятие, нужно предположить (а это предположение появилось очень поздно и является очень сложным, как я пытался пояснить), что в мышлении, которое, казалось бы, само себя знает, могут быть и высказываться такие вещи, о которых не знает само же это мышление. Тогда оно подлежит анализу, в данном случае психоанализу. Что такое симптом? Симптом есть нечто, которое, говоря что-то, высказывает нечто другое. Мы симптомом называем, повторяю, некоторое А, по которому мы реконструируем B как его действительное содержание. Тем самым это — применение к мышлению и сознанию косвенной процедуры, или допущение, что наше мышление может содержать в себе косвенные объекты, косвенные мысли, а не прямые. Тот же язык это может содержать. До сих пор мы предполагали, что язык — это просто оболочка, вещественное средство для выражения, прямого выражения аналитически ясного содержания мысли: у меня есть мысль, она доводится до аналитической ясности и выражается внешним средством, инструментом языка, — готовой и ясной мысли я даю языковую оболочку. А здесь мы, наоборот, должны предполагать, что язык сам может быть симптомом чего-то другого.