Поэма "Тамерлан", как нужно было ожидать, исполнена байронизма, но отдельные строки столько же характерны для обычного в те времена среди юных и молодых поэтов - и в какие времена не обычного? - романтизма, сколько они отличительны в частности для основных личных свойств Эдгара По. Тамерлан исполнен врожденной гордости, и он - в привычной властной чаре дневного сновидения. Разве это в малом не настоящий Эдгар По, каким он был всю свою жизнь? И первая строчка поэмы, "В час смертный радость утешенья!", если ее сопоставить с смертным часом Эдгара По, как он летописно рассказан нам одной из склонявшихся к нему женщин, теряет свою обычность и становится вещей строкой. Отдельные места этой полудетской поэмы уже дают чувствовать проснувшегося, но еще не выявившегося, поэта, имеющего звучный голос.
Зовешь ты чаянием это,
Надеждой - тот огонь огня!
Но нет мне сна и нет привета,
В том только пытка для меня,
В том агония возжеланья...
Или эти строки:
Дождь пал на голову мою,
Незащищенного, - и ныне
Отягощенный я стою.
И ветер тяжкий по равнине
Меня, промчавшись, оглушил,
И обезумил, ослепил.
Или эти строки:
Нет слов, увы, чтоб начертить,
Как это радостно любить.
Как это любо быть любимым!
Как то лицо изобразить
В его огне неизъяснимом,
Где более чем красота,
И каждая его черта
В моем уме - как тени с дымом,
Летит на ветре их чета.
Или эти строки:
В одной тебе имел я бытие:
Весь мир, и все, что он в себе содержит,
Здесь на земле - и в воздухе - и в море
Его услада - малость скорбной доли,
И новый встал восторг - мечта вдали,
Туманная, тщета видений ночью
И дымные ничто, что были чем-то
(Вот тени - с ними свет, еще воздушней,
Чем ежели б сказал я теневой!)
На крыльях на туманных улетали,
И, в смутности, явилися они
Как образ твой - твой лик - и имя - имя!
Два разные - два существа родные.
Малые поэмы, следующие за "Тамерланом", сливаются по своему настроению с этими теневыми строками. В одном стихотворении он восклицает:
О, если бы юность моя сновиденьем была
бесконечным,
Сновиденьем единым была до поры, когда
вечности луч,
Пробудив мою душу от сна, это завтра соделал бы
вечным.
И еще один отрывок:
Мой дух с рожденья, в ранней мгле,
Презрел запрет, лететь спеша,
Теперь, идя по всей земле,
Куда ж идешь, моя душа?
Восемнадцатилетний юноша, в смутном очерке, явил себя поэтом, и затем, в течение целого ряда лет, от 1827 до 1833 года, жизнь его, в описаниях биографов, принимает противоречивые лики, и мы не знаем, был или не был он в какой-то год этого пятилетия в Европе, куда он будто поехал сражаться за греков, как, достоверно, он хотел в 1831 году сражаться против русских за поляков; был ли он или не был в Марселе или ином французском приморском городе; и не очутился ли он, как то рассказывают и как рассказывал он сам, в Петербурге, где с ним произошло будто бы обычное осложнение на почве ночного кутежа, и лишь с помощью американского посла он избежал русской тюрьмы. Или он, на самом деле, как уверяют другие, под вымышленным именем Эдгара Перри, просто-напросто служил в американской армии, укрывшись, таким образом, от докучных взоров? Одно вовсе не устраняет возможности другого, и если легенда, которую можно назвать Эдгар По на Невском проспекте, есть только легенда, как радостно для нас, его любящих, что эта легенда существует! Как бы то ни было, промежуток времени между 1827 годом и 1829, так же, как промежуток времени между 1831 и 1833, затянут неизвестностью или освещен указаниями, которые представляются недостоверными и не полно убедительными. Ингрэм говорит, что в 1827 году, к концу июня, Эдгар По, как кажется, отбыл из Соединенных Штатов в Европу. Он стремился в Грецию, и, быть может, поэма "Аль Аарааф", так же, как стихотворение "Занте", навеяна путевыми впечатлениями. Может быть, однако, эти поэтические строки имеют столь же мало ценности в качестве точного биографического указания, как строки Лермонтова:
Вот у ног Иерусалима,
Богом сожжена,
Безглагольна, недвижима
Мертвая страна.
Дальше, вечно чуждый тени,
Моет желтый Нил
Раскаленные ступени
Царственных могил.
Есть, однако, на протяжении всех томов Эдгара По неуловимые, но осязательные указания, что он воочию видел Грецию, Италию и Францию. Но поэт может видеть своим умственным оком все. Один из биографов Эдгара По Ганнэй говорит: "Мне любо думать об Эдгаре По, как находящемся на Средиземном море, с его страстной любовью к красивому, - "в годы апрельской крови", - в климате беспрерывно роскошном и нежащем - все его восприятия чарующего, усиленные там до волшебной напряженности". Есть смутное указание, что Эдгар По был в это время и в Англии, оставался некоторое время в Лондоне, познакомился с другом Шелли, Лэй-Гентом, и жил литературным заработком. Есть продиктованное самим Эдгаром По романтическое повествование о том, что он прибыл в некий французский порт, был вовлечен из-за какой-то дамы в ссору, а потом и в игру стальными остриями, в каковой схватке был ранен своим противником. Отнесенный к себе домой, он впал в лихорадку. Бедная женщина, ухаживавшая за ним, рассказала о нем некой знатной шотландской леди, та сжалилась над ним, приходила к нему и своими голубыми глазами внушила ему поэму "Святые глаза". Эта шотландская леди убедила его вернуться в Америку, а может быть, и помогла ему это сделать. В марте 1829 года, имея мало что, кроме чемодана, нагруженного книгами и рукописями, Эдгар По прибыл в свой не свой дом, как раз на другой день после похорон мистрис Аллэн, которая была единственным истинным его другом и заступницей в фальшиво к нему относившемся доме. Мистер Аллэн не слишком был обрадован приездом своего приемного сына, и вскоре Эдгар По снова отправился на все четыре стороны.
Это один рассказ - если следовать Ингрэму, наилучшему биографу Эдгара По, но издавшему свое исследование в 1880 году, когда многие документы из жизни Эдгара По еще были неизвестны. Версия Гаррисона, издавшего свою работу в 1902-1903 году, имеет кажущуюся фактическую убедительность, но далеко не полную. Он говорит, что в 1827 году Эдгар По зачислился в Бостон в армию Соединенных Штатов под вымышленным именем Эдгара А. Перри. Гаррисон ссылается на профессора Вудберри, который устанавливает этот факт через секретаря Военного министерства Роберта Линкольна. По этим данным, которые у Гаррисона подробно не обозначены, Эдгар По - Эдгар Перри - два года образцово исполнял воинскую службу, получил чин сержанта-майора, повышение, означавшее в таком возрасте большую честь и дававшееся не иначе как за настоящие услуги, - и вскоре после смерти мистрис Аллэн, 28-го февраля 1829 года, вернулся в Ричмонд. Свидетельство полковника такого-то и капитана такого-то, конечно, есть вещь превосходная. Представляется, однако, весьма любопытным, каким образом у Эдгара Перри значатся в воинском описании каштановые волосы и светлый цвет лица, так же, как рост его означен в пять футов восемь дюймов, - когда у Эдгара По были черные волосы и очень смуглый оливковый цвет лица, рост же его был средний и даже несколько ниже среднего. Потом, фраза в отчете, "офицеры, под командой которых он служил, умерли", звучит очень плачевно и напоминает весьма распространенную привычку многое сваливать на мертвых. Я не оспариваю Гаррисона, я лишь указываю на странные _несоразмерности_ этого _фактического_ рассказа. Затем, сам же Гаррисон, сопоставляя образцовое поведение Эдгара Перри и невозможное поведение Эдгара По, поступившего в 1830 году в военную школу в Вест-Пойнте и через несколько месяцев уволенного оттуда за упорное несоблюдение дисциплины, изумляется и говорит: "Единственное объяснение заключается в том, что или По и Перри были различными существами, или _Бес Извращенности_ Эдгара По находился тогда в восходящей линии, и, узнав в октябре (роковой месяц Эдгара По) о вторичном браке мистера Аллэна, он умышленно разрушил свой превосходный рекорд и нарочно, неподчинением дисциплине и невыполнением обязанностей, вызвал над собою военный суд и был изгнан из школы, имея в виду заниматься литературой". Затем Гаррисон же говорит в главе пятой, описывая промежуток времени 1831-1836: "В этом именно пункте - от марта 1831 года до лета 1833 года - биография Эдгара По соскользает в _полумрак_ почти полной неизвестности. Теперь, если когда-либо вообще, случились эти странствия нового Одиссея, о которых говорит Бэруэлль, мистрис Шельтон, мистер Ингрэм, даже мистрис Аллэн (в ее письме к полковнику Эллису), - путешествие в Россию, французское приключение и пр., - причем рассказ о первом путешествии Эдгар По оставил неопровергнутым в биографии его, написанной Хирстом, повествование же о втором, как передают, он сообщил сам мистрис Шью в исповеди, сделанной во время болезни, на предполагавшемся смертном одре. Пробел в два с половиною года слабо освещен лишь письмом Эдгара По к Вилльяму Гвинну, одному балтиморскому издателю, от 6-го мая 1831 года, где говорится о втором браке мистера Аллэна, упоминается о собственном сумасбродном поведении Эдгара По и сообщается просьба о какой-нибудь работе, с оговоркой - "плата - наименьшее соображение". Другой просвет - просвет весьма сомнительного свойства - дает некая "Мэри Эдгара По", к которой мы вернемся. Чрезвычайно интересным документом из этой эпохи является также недавно найденное следующее собственноручное письмо Эдгара По к полковнику Тэйеру: