Через Вину и Смерть Тобой рожденный
Я в светлый мир Твой претворяю тьму.
"Терцины"
Такое, связанное с осознанием нашей онтологической вины или абсолютной ответственности, понимание отношения между несовершенством и совершенством и между человеком и Богом, понимание, которое переворачивает наши обычные представления, есть не что иное, как светопреставление, которое не только "впереди", но уже дано нам в нашей умопремене (так Л. П. Карсавин переводит евангельское слово metanoia, обычно переводимое словом "покаяние").
"Наша жизнь есть решающий час бытия".
Вся суть и глубина христианства, отличающая его от других религий, в том, что через посредство Единородного Сына, в Нем и вместе с Ним человек в Боге непосредственно узревает Божественного Отца.
Познать в Боге Отца - в действительности живого, личного, непосредственного отношения к Нему - есть последний предел нашей веры и ее последняя цель, так как ничего большего просто нет. Это отношение открывает нам, что человек есть творимое, поскольку абсолютен через свое отношение к Абсолютному, подобно тому, как Иисус Христос божественен через полноту и действительность Своего отношения к Отцу. Вера в своем пределе есть совершенное доверие Отцу, полная уверенность в Его надежности и Любви. "Неизъяснимым каким-то знанием, но несомненным, знаю Правду Твоей Любви". И это доверие становится жизненным принципом - доверием судьбе. Это не фатализм, который есть пассивная покорность. Наиболее совершенное выражение доверия в словах "Да будет воля Твоя" совсем не означает безучастного отношения к жизни или пассивного ожидания, как и в чем, независимо от нас, найдет нужным явить себя высшая воля. "Да будет" означает прежде всего готовность к тому, чтобы собственная моя судьба была реализацией этих слов. Доверие к судьбе требует жизненной активности и не безучастного, а может быть, впервые по-настоящему осмысленного отношения к окружающему.
Умопремена есть наше прямое, хотя и только "познавательное причастие" Абсолютному. Христианская вера действенно осуществляет себя в Таинствах Церкви, в нашем образе жизни, но и в нашем образе мысли. Было бы ошибкой думать, что актуализация в нас Абсолютного возможна без ее осознания, т. е. как-то иначе, чем через актуализацию сознания Богосыновства, которое уже дано нам в нашей вере в личное Воскресение и в то, что Церковь есть Тело Христово. Поэтому догматическое сознание есть существенное содержание нашей религиозности, в нем замыкается последнее звено, через различение соединяющее наше эмпирическое "я" с Абсолютным.
5
В нашем пересказе религиозно-философских идей Л. П. Карсавина главную задачу мы видели в том, чтобы передать их целостный характер или то "всеединство" его мысли, благодаря которому она, оставаясь тождественной себе, раскрывается в разных содержаниях.
Христианская идея в его индивидуальном увидении столько же своеобразна, сколько и сомкнута с традицией. Ничто из традиционных представлений не отрицается, не выбрасывается, не переиначивается, всякое исторически имевшее место понимание оставляется и, по существу мысли Карсавина, должно быть оставлено на своем месте, и вместе с тем предлагается все увидеть как бы заново, именно из совершенства или с точки зрения Абсолютного.
"Познавательное причастие" Абсолютному - звучит довольно скромно, если акцент поставлен на том, что оно - только "познавательное". Но если акцент перенести на то, что оно есть "причастие" самому Абсолютному,- в этом выражен религиозный экстаз мысли, осознание мыслью своей логосной природы, своего непостижимого соединения с Богом:
А я постичь Твою незримость чаю.
Отдав себя несущей ввысь мольбе,
Подъемляся, неясно различаю,
Что есть и то, что может быть в Тебе.
"Сонет XII"
Разум, сознавая в нас свою ограниченность и относительность, в этом и чрез это открывает нам свою безграничность и абсолютность. Ограниченное не может знать о своих пределах, если не выходит за них. Но если существует как ограниченное, то только потому и для того, что может и должно выйти за свои пределы, чтобы саму ограниченность познать как способ существования безграничного.
Наша жизнь несовершенна и преходяща, но мы сознаем ее течение и видим ее как наше развитие. И этим сразу ставится вопрос о нас как абсолютном субъекте развития. Чтобы было развитие, нужно, чтобы был тот, кто развивается и кто в целом есть один, хотя и существует во множестве своих индивидуаций. Наше несовершенство есть способ бытия нашего совершенства в его движении или восхождении к себе самому чрез эмпирическую действительность, смерть и Воскресение. Такой способ бытия означает не что иное, как то, что человек есть творимое, действительность свою имеющее от Бога, но и то, что Бог соединяет Себя с нами, так что в единстве Сына Божия всегда неслиянны, но и нераздельны Бог и человек. В нашей несовершенной эмпирической действительности мы живем, занятые заботами и проблемами этой действительности, не видя и не ведая, что она такое. Только религиозное сознание призвано дать и дает нам понятие о том, что мы есть на самом деле. - В таинстве покаяния мы уже в сфере последнего Суда. В таинстве Евхаристии мы уже причастны нашему Воскресению. В актуализующемся в нас чрез христианскую веру сознании Богосыновства мы уже причастны Богосыновству (ср. "Человек - Бог по благодати". - Св. Максим Исповедник).
Христианская вера должна сознавать свое содержание. В акте разумной мысли не надо видеть стремление к без-таинственному представлению обо всем, такова только секуляризованная мысль, задание которой осознать мир в его безбожественности. Ясно, что религиозность не может выразить себя в секуляризованных формах мысли. Отсюда - актуальная необходимость христианизации мысли. Неверно, как думают, будто христианство "приспособляется" к новейшим открытиям наук и секуляризованной философии,оно осваивает их, сознавая в них свое собственное содержание, и берет из них не какую-то "подходящую" для себя часть,- а восполняет их, сообщая им религиозную содержательность. Религиозная мысль исходит из божественной Тайны и - восходит к ней, на этом пути раскрывая безграничную содержательность отношения между человеком и Богом. Такое понимание сразу возвращает нас к христианской догматике, которая есть ключ и исходное основание для каких бы то ни было христианских умозрений.
В лице Л. П. Карсавина русская религиозная мысль имеет одного из оригинальнейших религиозных философов. Однако сказать о нем только это означало бы сказать о нем не все. В его религиозно-философских произведениях следует видеть выход догматического сознания на пути исповедничества. О том, что такой мотив был вполне сознательным, говорит, в частности, такой факт. На одном из первых вернисажей в выставочных залах Эрмитажа в 1922 г. Л. П. Карсавин, записав себя в книгу посетителей, вместо "профессор" написал "конфессор". Можно, конечно, предположить, что это была шутка с его стороны. И если даже так, эта шутка уж как-то очень метко обозначила пути его судьбы.
Ленинград, октябрь - ноябрь 1979 г.