— И неправдовахом, — заключил третий.
— Отдай, Хорь; право, отдай.
— Опять Хорь?.. Рожу растворожу, зубы на зубы помножу!
Семенов не стал более разговаривать. Несчастный отошел в сторону. Нигде не было для него приюта. Он вспомнил, что у него в парте есть горбушка с кашей.
Семенов хотел позавтракать, но горбушки не оказалось. Раздраженный постоянными столкновениями с товарищами, он обратился к ним со словами:
— Господа, это подло наконец!
— Что такое?
— Кто взял горбушку?
— С кашей? — отвечали ему насмешливо.
— Стибрили?
— Сбондили?
— Сляпсили?
— Сперли?
— Лафа, брат!
Все эти слова в переводе с бурсацкого на человеческий язык означали: украли, а лафа — лихо!
— Комедо! — раздался голос Тавли.
— Иду! — было ответом.
Семенов еще после обеда подслушал, что у Комеды с Тавлей состоялся странный спор на пари, и потому поспешил на голос Тавли, забыв о своей горбушке.
— Готово? — спросил Комедо.
— Есть! — отвечал Тавля и развязал узел, в котором оказалось шесть трехкопеечных булок.
— Сожрешь?
— Сказано.
Толпа любопытных обступила их. Комедо был парень лет девятнадцати, высокого роста, худощавый, с старообразным лицом, сгорбленный.
— Условия?
— Не стрескаешь — за булки деньги заплати, а стрескаешь — с меня двадцать копеек.
— Давай.
— Смотри, ничего не пить, пока не съешь.
Вместо ответа Комедо стал уплетать белый хлеб, который так редко едят бурсаки.
— Раз! — считали в толпе. — Два, три, четыре…
— Ну-ка пятую…
Комедо улыбнулся и съел пятую.
— Хоть на шестой-то подавись!
Комедо улыбнулся и съел шестую.
— Прорва! — говорил Тавля, отдавая двадцать копеек.
— Теперь и напиться можно, — Сказал Комедо.
Когда он напился, его спрашивали:
— А еще можешь съесть что-нибудь?
— Хлеба с маслом съел бы.
Достали ломоть хлеба и масла достали.
— Ну-ка попробуй!
Он съел.
— А еще?
— Горбушку с кашей съел бы.
Добыли и горбушку. Его кормили из любопытства. Он съел и горбушку.
— Эка тварь!.. Куда это лезет в тебя, животина ты эдакая! Скот! Как ты не лопнешь, подлец?
— А что брюхо? — спросил кто-то.
— Тугое, — отвечал Комедо, тупо глядя на всех…
— Очень?
— Пощупай.
Стали брюхо щупать у Комеды.
— Ишь ты, стерва!., как барабан!..
— А что, два фунта патоки съешь?
— Съем.
— А четыре миски каши?
— Съем…
— А пять редек?
— А четыре ковша воды выпьешь?
— Не знаю… не пробовал… Я спать хочу…
Комедо отправился в Камчатку. Долго толпа ругала Комеду и стервой, и прорвой, и всячески…
Между тем Тавля, накормив на свой счет Комеду, по обыкновению озлился. Одному из первокурсных попала от него затрещина, другому он загнул салазки, третьему сделал смазь. Гороблагодатский видел это и в душе называл Тавлю скотиной. Потом Тавля посмотрел на игру в скоромные. Васенда наводил: он выставляет руку на парте, а Гришкец со всего маху ладонью бьет его по руке. Васенда старается отдернуть руку, чтобы Гришкец дал промах: тогда уже будет подставлять руку Гришкец. Это Тавлю не развлекло.
— Не садануть ли в постные? — пробормотал он.
Он стал оглядываться, желая узнать, не играют ли где в постные.
— А, вон где! — сказал он, отыскав то, что требовалось.
Около задних парт, подле Камчатки, собралось человек восемь. Один из них, положив голову на руки, так что не мог видеть окружающих, наводил; спина его была открыта и выпячена вперед. Поднялись над спиной руки и с треском опустились на нее. К ударам других присоединился и удар Тавли. По силе удара наводивший догадался, чей он был…
— Тавля ударил, — сказал он.
Тавля лег под удары.
Гороблагодатский между тем направлялся правым плечом вперед, по-медвежьи, к той же кучке. Увидев, что Тавля наводит, он присоединился к играющим.
Ударили Тавлю.
— Хлестко! — говорили в толпе.
— Ты восчувствуй, дорогая, я за что тебя люблю!
— Кто ударил?
— Ты.
— Вали его… вали снова!..
Тавля наклонился…
— Взбутетень его!
— Взъерепень его!
— Чтоб насквозь прошло!
Трехпудовый удар упал на спину Тавли.
— Гороблагодатский, — сказал Тавля, едва переводя дух…
— Растянуть его снова!
Опять повторился сильный удар…
— Бенелявдов, — указал Тавля.
— Вали еще!..
— Что ж, братцы, эдак убить можно человека…