Тонкий знаток средневековья У. Эко отметил, что тогда "люди жили в согласии с нормами благочестия, крепко веруя в Бога и искренне стремясь к моральному идеалу, который тут же ими нарушался с невероятной легкостью и простодушием. Нам бросаются в глаза противоречия этой жизни, и мы никак не можем примирить в одной системе и Элоизу, и героев Чосера, и Боккаччо, и Жиля де Ре. Люди средневековья стремились подчеркивать то, что сближает людей, преодолевая противоречия надеждой и верой". Средневековая жизнь, несмотря на её ужасы и суеверия, была в сущности весьма упорядочена. Это признавал У. Эко, как и нетерпимый к христианству философ Б. Рассел.
В средние века красота воспринималась как одно из имен Бога. Красивыми признавались не отдельные вещи или деяния людей, а гармония их со всем существующим, включая самого созерцателя. Нет ни красивого, ни уродливого самого по себе. Уродливое - это все то, что нарушает гармонию. В средние века не было изящного искусства. Но "низкое искусство" их времени не только приближалось к уровню изящного, но и охватывало более широкие сферы, открывающие для пытливого ума тропинки, ведущие в мир высоких мыслей, раскрепощая и превращая созерцание в радость. То было время, когда людей объединяла "гармонии таинственная власть" (Е. Боратынский), просветлявшая их взор.
Я человек средневековья,
Я рыцарь, я монах.
Пылаю гневом и любовью
В молитвах и в боях.
Цвет белый не смешаю с чёрным,
Задуй мою свечу -
Я взором жарким и упорным
Их всюду различу.
Таким, после изучения средневековых архивов монастырей Армении, представился поэтессе М. Петровых (1908-1979) дух христианского "утончённого спиритуализма" [7].
В признанном уже классическим труде "Эволюция средневековой эстетики" Умберто Эко [29] отметил, что препятствием к постижению нами средневековогообраза мышления является сухость современного. "Современный человек чересчур переоценивает роль теории искусства, потому что он утратил чувство прекрасного, которым обладали неоплатоники средневековья. Здесь речь идёт о красоте, эстетика которой не основана ни на какой идее. Люди средневековья свободно воспринимали мир.
Для современного человека мир непостижим, если он не расклассифицирован на разного рода логические области восприятия красоты". Для понимания мощи потока создания культуры средневековья, в которой прорастали семена гуманизма, следует иметь в виду, что творчество интеллектуалов того времени опиралось на массовость чувственного восприятия мира. Гениальные творцы философии и искусств не проявляли сознания своей исключительности в отличие от их собратьев эпохи Возрождения. Именно в средние века органическая жизнь, смысл которой был утрачен в конце античной эпохи, снова стала обретать ценность. [29].
Раскол христианства стал обостряться в XIII веке, когда "две сотни лет назад былые блистательные средоточия высокоумия и святожительства, ныне - прибежища нерадивцев. Народ божий все больше наклоняется к торговле, к междоусобицам; там, в огромных градских сонмищах .... уже не только изъясняются, но даже и пишут на вульгарных наречиях". [33]. Но основная опасность даже не в этом. Благополучная паства вытесняла из своей среды неблагополучных, этих страждущих, неимущих, обездоленных, изгоняемых из сел, оскорбляемых в городах, называя их нравственно прокажёнными, простецами. В знак протеста они становились носителями антирелигиозных мнений, способствуя тем самым распространению ереси. "В Париже еретические взгляды были настолько запутаны, что создавалось впечатление, что кому-то выгодно было их запутывать. В том-то и таится самопервейшее зло, которое приносят ереси: они настолько спутывают понятия, что каждый может стать инквизитором ради собственной пользы" (У. Эко).
Дабы спасти эту мировую монархию от саморазрушения пришлось принимать жесткие меры для борьбы с инакомыслием, которые вошли в историю под названием инквизиция. Началась инквизиция как противовес "вольнодумству" гуманизма эпохи Возрождения. Хотя последнее сожжение еретика произошло в 1826 году, её дух ещё долго витал над Европой. "Люди святой доброты, высокого ума проявляли страшную жестокость, когда дело касалось ереси, и были готовы подавить её самыми бесчеловечными наказаниями". Как показывают судебные хроники европейских стран XIII - начала XIX веков, строгость наказаний возрастала начиная с XIII века, и это, очевидно, было следствием пагубного влияния инквизиции на уголовный суд Европы, как и на менталитет людей. Люди смотрели на ересь не только как на преступление, а как на мать всех преступлений. Фома Аквинский доказывал, что ересь более всех преступлений отделяет человека от Бога, что она - преступление по преимуществу, и наказания за неё должны быть самыми тяжелыми. Стефан Палеч Пражский перед Констанцским собором объявил, что верование, в тысячи пунктах католическое и лишь в одном пункте ложное, должно считаться еретическим. Ни один католик не сомневался, что еретик был непосредственным и действенным орудием Сатаны в его вечной борьбе с Богом. "Своими чётко составленными регистрами инквизиция образовала эффективную международную полицию. Руки инквизиции были длинны, память её непогрешима. Если она хотела вести дело публично, то призывала всех верных и приказывала им схватить какого-нибудь ересиарха, обещая им за это вечное блаженство на том свете и соответственное вознаграждение на этом. Если предпочитали вести дело втайне, то для этого были специальные низшие служащие. История любой еретической семьи за время нескольких поколений могла быть всегда извлечена на свет из архивов разных судов инквизиции. Приметы
бежавших еретиков немедленно рассылались по всей Европе. Об арестах подозрительных трибуналы сообщали один другому, и несчастная жертва направлялась в ту страну и в тот город, где её показания могли раскрыть других виновных. Папская инквизиция была всемогущей и вездесущей" [43]. Таким образом Европе удалось предотвратить распространение раскола за критическую точку, когда с ним уже не справиться. Светская власть была едина с церковной, понимая, что раскол религиозный неизбежно перекинется на раскол политический. Если обратить внимание на западную литературу XIX столетия (Ницше, Жид, Пруст, Камю), то можно прийти к заключению, что инквизиция не укрепила европейцев в их религиозной вере, но научила законопслушанию, которое, порой, трудно отличить от искренней религиозности. Постепенно религиозное законопослушание обернулось законопослушанием политическим.
(Раздел 6). С наступлением эпохи Возрождения в менталитет европейского общества стали вливаться новые формы мышления. Великий живописец Альбрехт Дюрер "более желал узнать, в чем состоит его способ (каноны пропорции Якобуса), чем лицезреть царство небесное". Для Дюрера красота заключалась в природе, а природа в Боге. Бог - это природа. "Математически мы сможем найти часть красоты, данной нам, и намного приблизиться к совершенной цели", - писал Дюрер в своих дневниках.
Затем наступило время рационализма - видения мира как часового механизма. На искусство стали смотреть как на источник удовольствий. Бэкон и Декарт признавали познавательную роль искусства, но на поэтов смотрели свысока. Чем больше философии удавалось усилить и упорядочить себя в соответствии с новыми научными методами, с помощью которых Т. Гоббс превращал все вещи в материю и движение, а Б. Спиноза сделал процесс духа автоматическим и механическим, тем больше она отвергала красочность образного мышления. Великий математик и мыслитель Г. Лейбниц в частном письме писал, что он сожалел о случившемся пожаре, погубившем много полотен талантливых художников, но "все же склонен согласиться с русским царем, сказавшим ему, что он больше восхищается некоторыми хорошими машинами, чем собранием прекрасных картин, которые ему показали в королевском дворце". Так "эпоху веры, основанной на разуме, стала сменять эпоха разума, основанного на вере". (Уайтхед).