Выбрать главу

Стоялъ онъ неподвижно на дворѣ минутъ пять, о чемъ-то, казалось, раздумывая, и потомъ твердо пошелъ ко мнѣ, поднялся по ступенькамъ лѣстницы, гдѣ я сидѣлъ, и вошелъ въ открытыя двери храма. Тамъ въ кто время нѣсколько послушниковъ длинными метлами сметали пыль, которая густо носилась по церкви и цѣлыми тучами вырывалась изъ дверей на чистый воздухъ. Но богомолецъ не обратилъ вниманія ни на послушниковъ съ метлами въ рукахъ, ни на поднятую ими пыль. Онъ твердо пошелъ въ храмъ, остановился передъ иконой Спасителя, оправилъ руками рубашку, передернулъ плечами котомку и сталъ молиться. И молился онъ такъ странно, какъ я никогда не видалъ.

Прежде всего, своими большими, круглыми глазами онъ впился въ глаза Христа и съ минуту такъ стоялъ, совершенно неподвижный, и только послѣ этого медленно перекрестился. Затѣмъ лицо его вдругъ воодушевилось какою-то мыслью или цѣлымъ рядомъ мыслей и чувствъ, и онъ громко заговорилъ молитву, представлявшую смѣсь своего собственнаго изобрѣтенія съ церковными текстами. При этомъ, пожирая своими широкими глазами глаза Христа, онъ прикладывалъ руки къ сердцу или поднималъ ихъ вверхъ, какъ дѣлаетъ священникъ во время «херувимской». И долго онъ такъ молился, пожирая глазами Христа и громко разговаривая съ Нимъ.

Когда онъ кончилъ и вышелъ на лѣстницу, гдѣ я сидѣлъ, задумчивость опять, казалось, охватила его всего, и онъ неподвижно остановился на мѣстѣ.

— Откуда ты? — вдругъ спросилъ я его.

Онъ, видимо, не ожидалъ этого вопроса и вздрогнулъ, но все-таки отвѣтилъ:

— Я? Издалека… Армавиръ — вотъ откуда. Армавиръ слыхалъ?

— Какъ же, слыхалъ… Такъ ты оттуда? Какже ты, такой молодой, бросилъ работу и пошелъ сюда?

— Работу? Отъ работы Богъ меня отвергнулъ… Больной я.

— Какая же у тебя болѣзнь?

— Падучая. Не гожусь въ работу, Богъ меня къ себѣ призываетъ, вотъ я и пошелъ. Съ дѣтства я все читалъ книги и Господь беретъ меня къ Себѣ. Значитъ, не гожусь я къ работѣ, а гожусь только, чтобы молиться за всѣхъ… Тамъ братъ у меня живетъ, и я съ нимъ жилъ, но онъ не неволилъ меня къ работѣ, потому я на жнивьѣ не однова падалъ, и меня било объ землю… Вотъ онъ и говоритъ мнѣ: не неволь, братъ, себя, говоритъ… Онъ женить меня хотѣлъ нынче, и дѣвушка была, но это дѣло не вышло. Мы пошли однова къ рѣкѣ, а я заразъ палъ, и меня зачало бить объ землю… Вотъ я и говорю дѣвушкѣ: не женихъ я тебѣ, говорю, не гожусь я въ мужья. Плачетъ!… Но какъ же мнѣ-то жить? Пришелъ я къ брату и сталъ проситъ его: пусти меня, братецъ, къ святымъ мѣстамъ… самъ видишь, не гожусь я и въ мужья. Онъ отпустилъ. Ступай, говоритъ, Егоръ (Егоромъ, слышь, меня зовутъ), все одно — дома ты ни къ чему, а тамъ, по крайности, помолишься и за насъ, потому намъ некогда и помолиться-то хорошенько… Ступай, говоритъ, ты теперь, все одно какъ птица Божія: ни тебѣ жать, ни тебѣ косить, ни думать о податяхъ неспособно… Богъ съ тобой, или! Вотъ я и пошелъ…

— А отсюда домой пойдешь?

— Нѣтъ, въ Кіевъ, тамъ помолюсь.

— А изъ Кіева куда?

— Куда Богъ пошлетъ… Я съ людьми все, куда люди, туда я я. Одному боязно. Вотъ тѣ женщины спятъ, такъ это я съ ними завтра въ Кіевъ пойду… Добрыхъ людей много, одинъ не останусь.

Сказавъ это, онъ снова задумался, погладилъ свою бритую голову и сталъ спускаться съ паперти на дворъ. Тамъ черезъ минуту онъ уже лежалъ на травѣ, поодаль отъ богомолокъ, свернувшись калачикомъ.

Этотъ странный человѣкъ былъ послѣднимъ живымъ впечатлѣніемъ, оставленнымъ мнѣ Святыми горами.

Я былъ тамъ еще нѣсколько разъ, но уже монастырь совсѣмъ затихъ. На все время страды горы обращаются въ обыкновенное дачное и увеселительное мѣсто: культурные господа, турнюрныя барыни, скучающіе землевладѣльцы, тощіе чиновники, толстые купцы, — все это часто толпами кишитъ въ этихъ чудныхъ мѣстахъ, любуется видами, вырѣзываетъ свои темныя имена на скалахъ обители, пьетъ, ѣстъ, купается и катается на лодкахъ по Донцу, а богомольца нѣтъ. Развѣ попадутся спеціалистки-странницы, да мелькнетъ изрѣдка больной человѣкъ вродѣ упомянутаго выше Егора, котораго бьетъ о землю и который не годится ни въ работники, ни въ солдаты, ни въ мужья. А настоящій, коренной богомолецъ теперь разбрелся по Ивановкамъ и Степановкамъ и отправляетъ свою страду. «Теперь идетъ больше купецъ да господинъ, а черный народъ повалитъ сюда съ Успенія», — сказалъ мнѣ однажды лодочникъ, состоящій при Святыхъ горахъ.