Тамъ, за пазухой, у ней были уже и другія святыя вещи: нитка четокъ, большой кусокъ мѣла, вода въ бутылочкѣ, черный крестикъ со стеклышкомъ, въ который ежели посмотрѣть, то увидишь Святыя горы. Все это она жадно нахватала и бережно понесетъ домой, въ курскую деревню, гдѣ она тотчасъ, среди другихъ бабъ, будетъ разсказывать, что видѣла и чего не видала… Пришла она въ Святыя горы по тому случаю, что у нея все родятся дѣвченки, а мальчика ни одного не родилось, за что мужъ ее укоряетъ безпрестанно; она всѣ средства перепробовала и все ни къ чему. Наконецъ, какая-то странница посовѣтовала ей сходить въ Кіевъ или на Святыя горы, и она, съ согласія мужика, пошла.
Но тутъ жадное любопытство деревенской бабы, которая ничего никогда не видала, но все хочетъ посмотрѣть, взяло верхъ надъ всѣмъ, она совалась съ безпокойнымъ любопытствомъ по всѣмъ угламъ и всюду глазѣла, щупала, узнавала, выпытывала, забывая святость мѣста; она забыла даже ту спеціальную цѣль, ради которой пришла — вымолить себѣ рожденіе мальчиковъ. Когда я черезъ часъ, сидѣлъ на скамейкѣ подъ густою аллеей, ведущей въ скитъ, она также тамъ очутилась. Подойдя къ воротамъ, всегда запертымъ, за исключеніемъ четырехъ дней въ году, и охраняемымъ ангелами и суровыми святыми, она съ недоумѣніемъ приложилась къ ликамъ. Потомъ обратилась ко мнѣ съ вопросомъ:
— А туда не пущаютъ?
— Нѣтъ.
— Ишь ты! — недовольно выговорила она и все-таки старалась просунуть голову сквозь рѣшетку, чтобы хоть чуть-чуть, однимъ глазкомъ поглядѣть, что дѣлается тамъ, за запертыми воротами, въ этомъ таинственномъ полумракѣ.
Изъ скита назадъ въ монастырь мы шли вмѣстѣ съ ней; и бесѣдовали; тутъ-то она и сказала мнѣ, откуда она и зачѣмъ пришла. Когда она оставила меня у воротъ гостиннопріимнаго двора, я старался угадать, что она будетъ разсказывать по приходѣ домой. А что разсказывать тамъ она будетъ много и съ засосомъ — въ этомъ я не сомнѣвался, потому что и раньше встрѣчалъ бабъ, побывавшихъ въ Кіевѣ или въ другомъ «святомъ мѣстѣ». Обыкновенно въ словахъ ихъ нѣтъ вранья, но зато все такъ преувеличено, что никто, ни даже она сама, не пойметъ, что она видѣла и чего прилгнула. Такъ же будетъ разговаривать и курская баба. Теперь вотъ суется она по укромнымъ уголкамъ святыхъ мѣстъ и собираетъ матеріалъ въ видѣ вещественныхъ предметовъ и въ видѣ невещественныхъ картинъ, а когда придетъ домой и ее окружатъ сосѣдки, она употребитъ въ дѣло все, что набрано въ пустыни. Листья съ каштановъ, воду съ Донца, мѣлъ съ донецкихъ горъ она по крохотнымъ кусочкамъ будетъ раздавать тѣмъ, кто болѣетъ лихорадкой, горячкой или съ глазу, кто попорченъ и кому надо излѣчиться отъ неизлѣчимой болѣзни. А кромѣ того станетъ разсказывать, что видѣла и слышала. «Спустилась я, скажетъ примѣрно, въ подземную пещеру и пошла въ темени и холодѣ… Свѣчи горятъ и ладономъ пахнетъ, и со стѣнъ глядятъ лики столь жутко, что сердце замираетъ… И въ каждой пещерѣ вериги въ три пуда вѣсу»… Очень много и долго будетъ разсказывать и въ теченіе, по крайней мѣрѣ, года сдѣлается героиней всѣхъ бабъ деревни, которыя, подперевъ щеки рукой и раскачивая головой въ полномъ сознаніи своего грѣха, неустанно будутъ слушать ее.
Въ послѣдній разъ я видѣлъ ее на гостепріимномъ дворѣ; она заглянула въ дверь пекарни, а потомъ и совсѣмъ скрылась тамъ. Отъ души пожелавъ ей, чтобы она побольше набрала для своей скучно-каторжной жизни матеріала, я окончательно потерялъ ее изъ виду и сталъ бродить среди двора.
Весь дворъ былъ полонъ народа, который кучами толкался по разнымъ направленіямъ, а многіе лежали на землѣ и отдыхали. Тутъ же стояли телѣги и привязанныя къ нимъ лошади. Было время обѣда. Монастырь кормилъ въ это время своихъ богомольцевъ. Въ столовой накрыты были длинные столы съ деревянными чашками и ложками. Но такъ какъ мѣста для всѣхъ было мало, то впускали партіями; впустятъ одну, партію къ столу и дверь запираютъ, а передъ запертою дверью уже стоитъ и дожидается ѣды другая партія, сбившаяся въ плотную массу. Тѣмъ же, которые почему-либо не захотѣли пообѣдать въ столовой, просто наливали въ чашки борща, давали хлѣбъ и ложки, и они разбредались по двору, садились на земь и хлебали. Надъ дворомъ висѣлъ сплошной говоръ, какъ на базарѣ; какъ на базарѣ же, лица у всѣхъ казались суетными и мелкими. Это всегдашнее настроеніе толпы. Отдѣльный человѣкъ способенъ быстро идеально настроить себя; толпа всегда криклива, суетна и прозаична, и только страшная катастрофа можетъ привести ее въ идеальное настроеніе.