Последствие для Европы этого врожденного проклятия нефедерализованных суверенных государств заключалось в том, что, когда процесс экономической дезориентации и истощения, начавшийся во Франции после Французской революции, снова повторился в Европе в гораздо больших масштабах после мировой войны, он был крайне осложнен сплетением международных проблем.
Каждая страна опустилась до состояния нищеты, однако каждая страна выставляла другим странам фантастические счета за государственную помощь в годы войны, когда они были союзниками, а побежденным были навязаны чудовищные долговые обязательства. Соединенные Штаты лишь на последней стадии войны стали противником Германии и пострадали меньше, чем любое вовлеченное в войну европейское государство, однако американское военное снаряжение поставлялось во время войны всем союзникам Соединенных Штатов по завышенным ценам, и теперь Европа была в огромном долгу перед Америкой.
Откровенный отказ от погашения большей части этих военных долгов и претензий разрядил бы атмосферу во всем мире, но в Европе такая смелость и откровенность были бы под силу лишь мощному федеральному правительству. В Европе же не было федерального правительства, не было политиков мирового масштаба, не было широко мысливших лидеров, а были лишь узколобые, зацикленные на локальных интересах короли, государственные деятели, политики, разбогатевшие на таможенных ограничениях дельцы, газеты с кругозором, который исчерпывался их языком и регионом распространения, находившиеся на содержании государства учителя и национальные университеты, а также группы «патриотических» финансистов. Их пугала сама мысль о более широкой системе, которая уничтожит те многочисленные личные выгоды, которыми они пользовались за счет европейского сообщества. Им не нужна была единая Европа; они и слышать о ней не хотели; они скорее согласились бы увидеть Европу мертвой, чем денационализированной. С таким же успехом можно было ожидать отказа мух от навозной кучи.
Так вся Европа к западу от России вошла в политическую фазу ростовщичества; сознание общественности было поглощено схемами выплат этих фантастических военных долгов, причем каждое суверенное государство следовало собственным планам в финансовой сфере. Многие люди катастрофически обнищали, многие — фантастически разбогатели на спекуляциях; казалось, что умнее поступает тот, кто тратит деньги, а не накапливает их. И хотя со строительством домов для простых людей как-то не сложилось, не было преград для строительства и отделки роскошных отелей. Никогда в Европе так много не танцевали, никогда с таким упорством не занимались спортом и не предавались удовольствиям. Лицо Европы покраснело от изнурительной лихорадки.
Монетарный крах произошел сначала в России. Там ему всячески содействовало правительство коммунистов. Рубли печатались без сдерживания, курс упал, а цены выросли настолько, что одно яйцо или яблоко стоило 10 000 рублей, и у крестьянина не было стимула копить деньги и работать для этого. Те коммунисты, которые придерживались более жесткой линии, предлагали запретить всякую свободную торговлю. Предполагалось, что деньги утратят свою ценность, а работа граждан будет вознаграждаться периодически выдаваемыми карточками, не имевшими свободы обращения, но с отрывными купонами на еду, одежду, книги, поездки и т. д.
Но уже в 1921 г. правительство большевиков убедилось в необходимости возврата к той экономической гибкости, которую могли обеспечить только деньги, и появилась новая рублевая валюта, в которой один новый рубль равнялся 10 000 старых. В 1923 г. ее заменил червонец, золотой рубль, равный по стоимости довоенному царскому рублю. Все это означало неспособность большевистской экономической системы отойти от комплекса методов, взаимообменов и долгов Западу. Денежная проблема мира — едина, и решить ее можно лишь как всемирную проблему.
На запад от России не делалось попыток вообще отказаться от использования денег, но каждая страна в той или иной степени пострадала от инфляции. Денежный опыт Германии был экстремальным, в нем общий процесс обрел свою законченную форму. Будучи не в состоянии собрать с помощью налогообложения достаточное количество денег для выполнения своих международных обязательств и удовлетворения внутренних потребностей, правительство прибегло к помощи печатного станка. По мере роста в обращении количества марок, возрастали расходы на управление денежной массой и цена иностранной валюты, необходимой для репарационных выплат, и это влекло за собой дальнейшее использование печатного станка. В январе 1923 г. доллар, который номинально стоил пять золотых марок, подскочил до 7260. Затем произошел быстрый обвал. В феврале он уже стоил 21 210 бумажных марок. В июле он миновал миллионную отметку. К концу года доллар стоил четыре миллиарда бумажных марок.
Социальный эффект этого фантастического превращения надежных денег в бесполезную бумагу был потрясающим. Целый класс людей, живших на капиталовложения с фиксированной процентной ставкой, пенсионеры, вдовы и сироты с годовым содержанием и т. д. были ввергнуты в нищету и вынуждены перебиваться с хлеба на воду; прекратилась всякая научная, литературная и образовательная деятельность, зависевшая от пожертвований. Чиновники, учителя, специалисты и другие люди, жившие на фиксированную зарплату или фиксированные гонорары, не смогли добиться увеличения оплаты своего труда пропорционально росту цен. Фактически произошло нечто вроде экономического убийства малоимущих образованных людей. Аренда исчезла, а цены на каждый предмет первой необходимости подскочили до фантастических высот.
С другой стороны, каждый должник по закладной и каждая частная компания получили возможность выплатить свои долги обесценившейся бумагой, а внутренний правительственный долг и муниципальные займы испарились. На некоторое время экспортный бизнес получил лихорадочный стимул. Для предотвращения вывоза всего ценного из страны понадобилось введение строгих проверок. Однако ввоз продовольствия и сырья упал до нуля, а занятость, после первоначального скачка, быстро снизилась. В городах продовольствие стало дефицитом, потому что крестьяне, убедившись в бесполезности денег, стали заниматься только товарообменом. Голод, подавленность и отчаяние стали уделом массы людей из средних классов и малоимущих, имевших некоторые сбережения. Резко возросло число самоубийств. Рождаемость упала на 15 процентов по сравнению с предыдущим годом. Детская смертность возросла на 21 процент.
Повсюду вспыхивали политические волнения, возникали реакционные и мятежные движения. Пожалуй, никакой другой народ, кроме организованных, образованных и дисциплинированных немцев, не смог бы пережить такую катастрофу. Правительство ввело новую валюту — рентенмарку, обеспеченную всеми активами в стране, и прекратило печатание старых марок. Одна рентенмарка стоила миллиард старых бумажных марок. За счет сурового ограничения на увеличение денежной массы рентенмарка постепенно укрепилась, и Германия смогла возвратиться к своей прежней привязке к золотому стандарту. В 1925 г. на смену рентенмарке пришла золотая рейхсмарка, имевшая такую же стоимость, и рентенмарки были постепенно изъяты из обращения.
В нескольких странах, например в Австрии и Польше, история с деньгами была почти такой же трагической, как и в Германии. Обе страны после кризиса постепенно пришли к своим нынешним новым модифицированным валютам.
Австрийцы приняли новую расчетную денежную единицу — шиллинг, поляки — злотый; обе денежные единицы имеют золотое обеспечение. Такие страны, как Чехословакия, Греция и Финляндия, тоже прошли через инфляцию, однако ока была умеренной, и эти страны сохранили свои прежние денежные единицы на более-менее стабильном уровне при одной пятой или одной шестой их прежнего золотого эквивалента.
В Италии, Франции и Бельгии уровень инфляции был еще более низким. Лира упала с 25 до 100 за фунт стерлингов ко времени прихода к власти Муссолини и, после периода сомнительной стабильности, продолжила медленное падение до 130 за фунт стерлингов, после чего она была подвергнута режиму суровых ограничений и «стабилизирована» на новом уровне, немногим более четверти своей первоначальной стоимости. Французский и бельгийский франк, а также испанская песета падали еще медленнее. Франк прошел отметку «сто за фунт» в 1925 г., а затем, после кризиса и паники, был стабилизирован примерно на одной пятой своей довоенной покупательной способности.