Путивльские земли были, пожалуй, южной окраиной «Русской Вкраины», если не считать слабо заселенной Глинщины, соответствовавшей (наряду с частью Путивльских земель), примерно, древнему Переяславльскому княжеству, в те времена действительно представлявшему собой полупустыню. Недаром Глинщина названа в актах «пустыней по реке Суле». С древней Переяславльской землей и ее населением Глинщину связывает топонимика: Север-Сульская, Север-Глинщина, Удай-Север, где располагаются «северские уходы», «уходы» севруков.
На юго-востоке к Курской тьме тянул, по-видимому, и Донец, так как в списке городов Свидригайло «Donyesk» идет вслед за «Kuresk»’ом.[1168]
В конце XIV в. переходит от татар к Литве и Снипород, по легенде основанный выходцами из пятигорских черкесов,[1169] причем легенда вряд ли лишена основания.[1170]
Анализ документов дает возможность сделать вывод, что под конец татарской поры (конец XIV в.) на территории Левобережной Украины существовали три области, находившиеся в непосредственной зависимости от татар, где существовало татарское феодальное землевладение: Курское Посемье и, несколько южней, Яголдаева тьма, и на Суле, Псле и Ворскле — Глинщина и Снипород. Черниговская тьма находилась в меньшей зависимости от татар, нежели Курское Посемье или бывшая территория Переяславльской «Украины».
Таким образом ханские ярлыки и письма к великим князьям литовским, несмотря на свое позднее происхождение, восходят к источникам конца XIV в. и рисуют политическую жизнь Левобережной Украины накануне захвата Заднепровья Литвой.
Как ни скромны сообщаемые ими сведения о политической жизни Заднепровского края, тем не менее, при скудости источников, они все же имеют большую ценность для исследования и проливают свет на некоторые стороны истории Украины.
На этом исчерпываются все известные нам сведения о княжествах Днепровского Левобережья во времена владычества татарских ханов. Мы, естественно, не занимались верхнеокскими княжествами, которые жили обособленно и оторвались от южной части Северской земли, хотя княжеские роды их вышли из рода черниговских князей.
Затронутые нами отдельные княжества на севере, которые также в дальнейшей своей политической истории окажутся мало связанными с южным Левобережьем, с территорией позднейшей Украины, все же не могли быть опущены из-за той большой роли, какую играли они в политической жизни древней Северской земли в конце XIII и в течение всего XIV в.
Татаро-монгольское иго, «иссушавшее и оскорблявшее самую душу народа, ставшего его жертвой» (К. Маркс), как мы видим, было одним из наиболее тяжелых моментов в истории всей Руси и интересующего нас Днепровского Левобережья, в частности.
Мы уже отмечали, что из всех земель древней Руси, несомненно, больше всего пострадала Переяславльская «Украина» — южная часть Северской земли. В рассматриваемый период во всей южной части Левобережья и в Посемье слабо пульсирует политическая жизнь, усиливается разобщенность, замкнутость экономическая и политическая. Появился новый хищный и алчный эксплуататор — золотоордынский хан. Огромные ценности отнимались у народа и присваивались татарской феодальной знатью. Результатом установления татаро-монгольского ига было лишь чрезвычайно медленное развитие производительных сил страны, а чаще всего и просто деградация ряда областей, подвергавшихся разорению. Население уходит в леса, где и скрывается. Пашню пашут наспех, реставрируя отсталые формы земледелия. На месте пашен появляются «уходы» («ухожаи»). Рыбная ловля и охота заменяют земледелие. Пашни порастают лесом, а на юге — ковылем. Запустевает Переяславщина. Вместо многочисленных городов мелькают лишь «городища» — остатки некогда известных летописцу городов, да кое-где на «уходах» попадаются становища «севруков». При первом появлении татар они либо исчезают, скрываясь в недоступных местах или в немногочисленных уцелевших городах по Днепру и Остру, либо, собираясь в «ватажки», дают им отпор, сами нападают на маленькие татарские чамбулы и на пасущих стада татарских чабанов. Кочевья татар соприкасались с «уходами» севруков.[1171] Подобного же рода промысловая «вольница», в результате татарского погрома и владычества приобретавшая особый характер, складывалась на всем огромном протяжении степей от Днепра до Дона. По свидетельству Вильгельма де Рубрука, в задонских степях бродили «шайки» (по переводу Малеина) русских, венгров и алан — «рабов татар» (причем тут термин «раб», очевидно, означает подданный), собиравшихся в ватажки по 20–30 человек. Эти ватажки днем укрывались, а по ночам, вооруженные луками, нападали на татар, купцов, отбивали у татарских чабанов табуны скота и т. д.[1172] Конечно, в задонских степях такие ватажки «вольницы», со всех сторон стесненные татарами, не могли жить и действовать иначе. На Левобережье они, по-видимому, все же были более самостоятельны. Пустынный край, покрытый разрушенными городищами, мало привлекал татар. Так превратилась в татарское пастбище некогда многолюдная и богатая Переяславльская «Украина». Только в Черниговской земле, да на севере, у Брянска, сохраняется политическая жизнь в тех ее формах, которые сложились в домонгольские времена.
1168
Петрунь Ф. Ук. соч. С. 8–9. Автор причисляет Донец, как и Курск, к городам Яголдаевой тьмы.
1169
ПСРЛ, т. VII, Воскресенская летопись, с. 240; Архив Юго-Западной России, VII. Ч. I. № 403; Петрунь Ф. Ук. соч. С. 12.
1170
Мавродин В. В. Славяно-русское поселение нижнего Дона и Северного Кавказа в X–XIV вв. // «Ученые записки» Педагог, ин-та им. Герцена. Т. XI; Петрунь Ф. Ук. соч. С. 12.
1171
Багалей Д. И. Очерки из истории колонизации степной окраины Московского государства. С. 64–77, 91.
1172
Малеин А. Иоанн де Плано Карпини — «История монгалов», Вильгельм де Рубрук — «Путешествие в восточные страны». 1910. С. 95.