Понятно, что воевать с Литвой столь же успешно, как это делал Иван III, его преемники, вынужденные постоянно оглядываться налево, в крымскую сторону, уже не могли. Как-никак, а шагать столь же широко, как прежде, имея на ногах многопудовое крымское ядро, стало невозможно. Игнорировать же татарскую угрозу, как показали события 1521 г., было невозможно — попытавшись переинтриговать Мухаммед-Гирея I, сына и преемника Менгли-Гирея, Василий III дождался хана на Оке под Коломной. В скоротечной битве татары разгромили государевы полки и опустошили окрестности русской столицы. Отдельные крымские разъезды подошли к самой Москве и «в Воробьеве (а село Воробьево находилось всего лишь в 7 км от Кремля, на Воробьевых горах, в районе нынешнего МГУ. — В. П.), в великого князя селе, были и мед на погребех великого князя пили»[17]. Растерявшийся и упавший духом Василий III бежал из Москвы, а оставленный «на хозяйстве» в столице его зять, крещеный татарский царевич Петр, был вынужден дать Мухаммед-Гирею грамоту. Согласно этой грамоте московский государь обязывался стать данником крымского «царя». И пусть грамота эта была вскоре утеряна, об этом успехе никогда не забывали и в Крыму, и преемники Мухаммед-Гирея на крымском троне не раз пытались повторить его.
И если бы только ханы! В 1523 г. Мухаммед-Гирей, захвативший было Астрахань, был убит там ногаями. После этого ногаи устроили погром в Крыму, и ханство надолго погрузилось в пучину анархии и политического хаоса. И все бы ничего — разве плохо, если твой недоброжелатель озабочен своими внутренними проблемами и ему не до того, чтобы вставлять тебе палки в колеса? Однако эта затянувшаяся крымская «замятня» привела к тому, что в определенном смысле повторилась ситуация времен великой ордынской «замятни», когда политическая нестабильность внутри Орды спровоцировала рост нестабильности и на русско-ордынском пограничье. Так и сейчас — несдерживаемые больше из Кыркора, многочисленные крымские «царевичи, и сеиты, и уланы, и князья», кликнув не менее многочисленных татарских «казаков», на свой страх и риск отправлялись «за зипунами» на государеву украину. Началась практически непрерывная «малая» война. И эта пограничная, «украинная» «малая» война с летучими отрядами крымцев, которые, по выражению английского дипломата Дж. Флетчера, «кружась около границы подобно тому, как летают дикие гуси, захватывая по дороге все и стремясь туда, где видят добычу…»[18], не прекращалась на протяжении многих последующих десятилетий. Для нескольких поколений русских служилых людей «береговая» служба стала столь же неизбежной, как и восход или заход Солнца. Каждый год ранней весной сотни и тысячи детей боярских с послужильцами заступали на государеву службу «на берегу», вдоль Оки (а с конца века за Окой), для противодействия возможным набегам татарских людоловов, и оставались там до поздней осени. В этой татарской, по словам русского философа Г.П. Федотова, «школе» «выковался особый тип русского человека — московский тип, исторически самый крепкий и устойчивый из всех сменяющихся образов русского национального лица… Что поражает в нем прежде всего… это его крепость, выносливость, необычайная сила сопротивляемости…»[19].
18