Через минуту в дверь постучал сосед.
— Что это за шумная особа у вас была? — спросил он, подозрительно обшаривая комнату глазами…
После полуночи я достала мину и в два часа ночи поставила ее на боевой взвод: дело сделано, ровно через сутки произойдет взрыв…
Так и не сомкнули мы с Валентиной глаз в остаток этой неимоверно долгой ночи.
Шестой час утра… Валя начала собираться на работу… Я решила предупредить ее:
— Если у вас там появятся гестаповцы, значит, меня схватили. Что в таком случае надо делать, знаешь сама…
Прощаясь, быть может, навсегда, мы молча поцеловались, и за сестрой тихонько закрылась дверь. А я принялась укладывать в портфель белье, мочалку, полотенце, как делала это всегда, когда собиралась мыться в душе. Потом опустила в сумку мину и сверху прикрыла ее расшитым носовым платком. Лишь на мгновение стало страшно: поднимут платок — и увидят!
Но сознание, что иначе мину в особняк все равно не пронести, отогнало страх и последние колебания: надо идти…
Возле ворот особняка дежурил немолодой солдат, казавшийся не таким злобным, как все остальные, за что я часто давала ему вынесенные из комнат гауляйтера сигареты и сигары. Он иногда пропускал меня во двор, не обыскивая. Но сейчас рядом с солдатом стоял один из офицеров охраны, и по его знаку я послушно открыла портфель. Солдат принялся не очень охотно вытаскивать и перетряхивать вещи.
— Что в сумке? — спросил офицер.
В сумке… Я начала возиться с замком, будто никак не могла справиться с ним: лишь бы еще немножечко, лишь бы хоть минуточку оттянуть последнюю в жизни минуту! Офицер с нетерпением глянул в приоткрывшуюся щель, увидел платок и потянул его к себе…
— Ого! Красиво!..
— Вам нравится? — я защелкнула замок сумочки и с улыбкой присела в реверансе. — Сама вышивала… Если разрешите, господин офицер, я завтра принесу вам несколько таких, совсем новых. Простите, но этот не первой свежести.
— Хорошо, принеси. Можешь идти, — офицер отдал мне платок.
И вот первый пост, с неизбежной проверкой, остался позади.
Но впереди, на крыльце, второй пост и вторая, не менее тщательная, проверка. Вместо того чтобы идти к крыльцу, я сняла пальто, положила его, портфель и сумку на землю и принялась подметать двор. Часовой на крыльце то и дело поглядывал в мою сторону. Так продолжалось с полчаса, пока в глубине двора не залаяла сторожевая собака. Часовой бросился к ней — успокоить, чтобы не разбудила господина гауляйтера, а я подхватила с земли свои вещи и мгновенно взлетела на крыльцо: кажется, и тут пронесло!
Теперь надо было действовать, и действовать точно, наверняка. Я быстро спустилась в полуподвальное помещение, подвязала мину на тело ниже груди и сверху, не завязывая тесемки, надела на себя рабочий фартук так, что мина стала совсем незаметной. Немцы обычно не разговаривали с прислугой, не обращали на нее внимания, и я спокойно, без помех, работала все утро, убирая лестницы и коридоры особняка. В девять часов дом ожил: проснулась госпожа Кубе, изволил встать и господин гауляйтер. Он встретил меня на лестнице и, окинув взглядом с головы до ног, спросил:
— Почему ты такая бледная?
Я скорчила жалостливую гримасу, прижала к щеке ладонь:
— Всю ночь не спала, господин генерал. Зуб…
— Скажешь Виленштейну, чтобы отвел тебя к зубному врачу.
— А если он вырвет зуб, можно мне будет сегодня не возвращаться? Я все-все сделаю, потом пойду.
— Хорошо, можешь не возвращаться.
Только сейчас я заметила, какое чудесное сентябрьское утро разгоралось за окнами особняка, и на душе у меня стало солнечно и тепло. Вот только бледность заметил Кубе. Могут заметить и другие. Я быстро спустилась в полуподвал, взяла большой цветной платок и закутала голову так, что остались видны лишь глаза да нос. Тем временем гауляйтер позавтракал и в бодром настроении отправился на службу. С ним ушел и его адъютант Виленштейн.
Для нас, прислуг, наступила редкая в этом доме передышка, когда каждая могла делать то, что ей хочется. Горничная Стефа отправилась завтракать к своей подруге, поварихе Домне, на кухню. Янина захотела немедленно позвонить своему кавалеру, и я посоветовала ей подняться на третий этаж, в кабинет Кубе, где находился телефон. Сама же пошла следом за Яниной, надеясь незаметно проскользнуть в спальню.
И вот тут чуть было все не сорвалось: дежурным на этаже оказался самый придирчивый из офицеров охраны, откровенно и люто ненавидевший русских. О нем было известно также, что этот неусыпный страж… жаден к еде. Не знаю, взвинченное ли состояние или безысходность положения толкнули меня на отчаянную храбрость, но я как ни в чем не бывало подошла к офицеру и самым невинным голосом предложила: