Ч. ДИККЕНСЪ
Очерки лондонскихъ нравовъ
1. РАЗМЫШЛЕНІЯ О ЛОНДОНСКОМЪ НАРОДОНАСЕЛЕНІИ
Должно замѣтить, что въ Лондонѣ есть люди, который живутъ — никѣмъ не замѣченные, и умираютъ — не оставивъ по себѣ никакого воспоминанія: ни хорошаго, ни дурного; ни даже посредственнаго. Въ сердцѣ ближняго не пробуждается никакого сочувствія къ этимъ людямъ; существованіе ихъ никому не интересно и кромѣ ихъ никто не принимаетъ въ немъ участія; нельзя сказать даже, что вмѣстѣ съ смертію они предаются забвенію, потому что рѣшительно никто не знаетъ, жили они когда нибудь на бѣломъ свѣтѣ или нѣтъ. Въ этой огромной столицѣ существуетъ многочисленный классъ людей, которые, по видимому, не имѣютъ ни единаго друга изъ цѣлаго народонаселенія и о существованіи которыхъ едва ли кто заботится. Подъ вліяніемъ крайнихъ недостатковъ и необходимыхъ средствъ къ существованію, они покидаютъ все близкое сердцу, стремятся въ Лондонъ и поселяются въ немъ въ надеждѣ пріискать себѣ какое нибудь занятіе. Кому въ насъ неизвѣстно, какъ тяжело разорвать узы, которыя привязываютъ насъ къ родному крову и милымъ друзьямъ? но не тяжелѣе ли изгладить изъ памяти тѣ безчисленныя воспоминанія о минувшихъ дняхъ радости и счастія, которыя въ теченіе многихъ лѣтъ затѣмъ только и лежатъ убаюканными въ нашихъ сердцахъ, чтобъ снова пробудиться въ нихъ и съ грустною дѣйствительностію представить близкія отношенія, соединявшія насъ съ друзьями, которыхъ мы покинули, — сцены, которыя мы видѣли, весьма вѣроятно, въ послѣдній разъ, и надежды, которыя мы нѣкогда лелѣяли въ душѣ своей и съ которыми должны разстаться навсегда? Подобныя размышленія не тревожатъ уже болѣе людей и о которыхъ мы говоримъ; да оно и къ лучшему для нихъ. Имъ не съ кѣмъ подѣлиться своими чувствами: старинные домашніе друзья ихъ примерли, уѣхали въ чужія земли; радушные корреспонденты исчезли въ толпѣ и шумѣ какого нибудь дѣятельнаго города, и они сами постепенно обращаются въ какія-то пассивныя созданія — въ орудія привычки и лишеній.
На дняхъ мы сидѣли въ Сентъ-Джэмскомъ паркѣ; вниманіе наше привлечено было человѣкомъ, котораго мы не задумываемся причислили къ клабу людей, о которыхъ сейчасъ говорили. Это былъ высокій, худощавый, блѣдный мужчина, въ черномъ фракѣ, въ полинялыхъ сѣрыхъ брюкахъ, въ штиблетахъ и коричневыхъ перчаткахъ. Въ его рукѣ былъ зонтикъ, — не потому, чтобы предвидѣлась, въ немъ необходимость: день былъ прекрасный, — но потому кажется, что, отправляясь каждое утро въ контору, гдѣ служилъ, онъ привыкъ постоянно носить его съ собой. Онъ ходилъ взадъ и впередъ по окраинѣ небольшого лужка, гдѣ разставлены были стулья для желающихъ присѣсть за извѣстную плату, и ходилъ, какъ намъ, казалось, не для удовольствія или освѣженія, но какъ будто изъ принужденія, точь въ точь какъ ходитъ онъ въ контору изъ самыхъ отдаленныхъ жилищъ Эйлингтона. Былъ понедѣльникъ, слѣдовательно человѣкъ этотъ на цѣлые двадцать четыре часа оторвался отъ своей конторки и явился сюда для пріятной прогулки. Мы невольно подумали, что онъ никогда прежде не имѣлъ свободнаго дня и что теперь онъ не зналъ даже, что ему сдѣлать съ собой. На зеленой травкѣ весело рѣзвились дѣти; по песчанымъ дорожкамъ проходили группы гуляющихъ; всѣ весело разговаривали, шутили, смѣялись, но этотъ человѣкъ весьма серьёзно расхаживалъ по одному и тому же пространству, не обращая ни на что вниманія и не привлекая на себя вниманія гуляющихъ. На блѣдномъ, тощемъ лицѣ его не выражалось ни малѣйшаго признака, чтобы его интересовало что-нибудь или возбуждало въ немъ любопытство.
Въ манерѣ и наружности его замѣтна была какая-то особенность, которая ясно высказывала намъ всю его жизнь, или, лучше сказать, цѣлый день его жизни, потому что дни этого человѣка не имѣютъ ни малѣйшаго разнообразія. Глядя на него, мы почти видѣли передъ собой грязную, небольшую контору, въ которую онъ ходитъ каждое утро, вѣшаетъ свою шляпу на одинъ и тотъ же гвоздь и помѣщаетъ ноги свои подъ ту же самую конторку; мы видѣли, какъ онъ снимаетъ фракъ, который долженъ служить ему цѣлый годъ, надѣваетъ другой, который отслужилъ ему въ теченіе прошлаго года, и который онъ хранитъ въ своей конторѣ для сбереженія новаго. Въ этой конторѣ онъ просиживаетъ по пяти часовъ и работаетъ такъ прилежно и такъ правильно, какъ часы, поставленные надъ каминомъ, громкій ходъ которыхъ также однообразенъ, какъ и все его существованіе; онъ только изрѣдка приподнимаетъ голову, и то за тѣмъ, чтобы среди затруднительныхъ вычисленій взглянуть на потолокъ, какъ будто въ пыльныхъ стеклахъ и зеленыхъ переплетахъ потолочныхъ рамъ сокрыто вдохновеніе. Въ пять часовъ или въ половинѣ шестаго онъ тихо опускается съ своей табуретки, перемѣняетъ фракъ и отправляется куда нибудь поближе къ Бокльсбири, къ своему обычному обѣденному мѣсту. Лакей исчисляетъ ему списокъ блюдъ съ довѣрчивымъ видомъ, потому что онъ постоянный посѣтитель, и послѣ вопроса: «что у васъ хорошенькаго?» или «что у васъ свѣженькаго?» посѣтитель заказываетъ порцію росбифу съ зеленью и полъ-кружки портеру. Порція его сегодня меньше обыкновенной, потому что зелень дороже картофеля на цѣлую пенни, и потому еще, что вчера онъ потребовалъ лишнюю булку, а третьяго дня позволилъ себѣ скушать лишній кусочекъ сыру. По окончаніи этого важнаго договора съ лакеемъ, онъ вѣшаетъ свою шляпу и обращается къ ближайшему сосѣду съ покорнѣйшею просьбою одолжить ему газету по минованіи въ ней надобности. Если ему удается достать ее въ теченіе обѣда — какое счастіе! Онъ съ очевиднымъ удовольствіемъ то съѣдаетъ кусочекъ своей порціи, то прочитываетъ нѣсколько строчекъ какого нибудь интереснаго извѣстія. Аккуратно пятью минутами ранѣе часа времени посвященнаго обѣду, онъ вынимаетъ изъ кармана шиллингъ, расплачивается, бережно кладетъ сдачу въ жилетъ (отложивъ сначала одну пенни за труды лакея) и возвращается въ контору. Если этотъ день нѣтъ иностранной почты, то спустя полъ-часа онъ снова выходить въ нея и обычнымъ шагомъ возвращается домой въ свою маленькую квартирку, расположенную въ задней части какого нибудь домика въ Эйлингтонѣ. Здѣсь ожидаетъ его чай, въ теченіе котораго онъ иногда съ удовольствіемъ вступаетъ въ разговоръ съ маленькимъ сыномъ домовой хозяйки, а иногда задаетъ ему задачи изъ простого сложенія, за что награждается одною пенни. По временамъ ему случается снести письмо къ своему патрону на Россель-сквэръ, а тогда богатый купецъ, услышавъ голосъ своего подчиненнаго, зоветъ его въ столовую. «Мистеръ Смитъ, пожалуйте сюда», и мистеръ Смитъ, опустивъ свою шляпу къ ножкѣ одного изъ стульевъ великолѣпной залы, робко входитъ въ столовую; принявъ снисходительное предложеніе присѣсть, онъ тщательно подворчиваетъ ноги подъ стулъ, садится въ значительномъ разстояніи отъ стола и, выпивъ рюмку хересу, которую подноситъ ему старшій сынъ хозяина, встаетъ со стула, осторожно пятится назадъ и ускользаетъ изъ комнаты съ такимъ душевнымъ волненіемъ, отъ котораго тогда только оправляется, когда снова увидитъ себя на знакомой ему Эйлингтонской дорогѣ. Бѣдные люди! они довольны, но нельзя сказать, что они счастливы; смиренные и унылыя, они не чувствуютъ въ душѣ своей страданій, но зато они не знаютъ также, что значитъ удовольствіе.
Сравнивъ теперь этихъ людей съ другимъ классомъ созданій, которыя, подобно имъ, не имѣютъ ни друга, ни товарища, но которыхъ положеніе въ обществѣ основано на собственномъ ихъ выборѣ. Эти люди обыкновенно узнаются по сѣдымъ головамъ и краснымъ лицамъ; они бываютъ преданы портвейну и любятъ носить самые модные сапоги. Изъ убѣжденія (трудно опредѣлять только, какого именно: дѣйствительнаго или воображаемаго, но вѣроятнѣе всего — дѣйствительнаго), что они богаты, а родственники ихъ бѣдны, они становятся подозрительны, обнаруживаютъ явное ко всѣмъ нерасположеніе, находятъ величайшее удовольствіе считать себя несчастными и наводить уныніе на всѣхъ, кто приближается къ нимъ. Подобныхъ людей вы можете увидѣть всюду; въ кофейныхъ — вы легко узнаете ихъ по недовольнымъ восклицаніямъ и по роскошнымъ обѣдамъ; въ театрахъ — всегда увидите ихъ на однихъ и тѣхъ же мѣстахъ, съ одними и тѣми же недовольными взглядами, которые они бросаютъ на ближайшихъ въ нимъ молодыхъ людей; на вечерахъ — по раздражительности за картами и по ненависти къ музыкѣ, Человѣкъ подобнаго рода любитъ, чтобы комнаты его были убраны великолѣпно, чтобы кругомъ его находилось огромное собраніе книгъ, серебра и картинъ, и любитъ это не столько для собственнаго своего удовольствія, сколько для возбужденія зависти и огорченія въ тѣхъ, которые сами желали бы имѣть все это, но не имѣютъ средствъ состязаться съ нимъ. Онъ принадлежитъ къ двумъ или къ тремъ клубамъ, всѣ члены которыхъ завидуютъ, льстятъ и ненавидятъ его. Иногда обращается къ нему за вспомоществованіемъ какой нибудь бѣдный родственникъ, женатый племянникъ, можетъ быть, и тогда богатый дядюшка съ чистосердечнымъ негодованіемъ пустится въ ораторство о неосмотрительности женатыхъ молодыхъ людей, о недостаткахъ жены, о несчастіи имѣть семейство и о сущей пагубѣ входить въ долги со ста-двадцатью-пятью фунтами годового дохода и о многихъ другихъ непростительныхъ порокахъ; нотація обыкновенно заключается самодовольнымъ обзоромъ собственнаго своего поведенія и деликатнымъ намекомъ прибѣгнуть къ приходской помощи. Оставивъ по духовному завѣщанію все свое состояніе какому нибудь Обществу, такой человѣкъ умираетъ въ одинъ прекрасный день отъ апоплексіи послѣ роскошнаго обѣда. И общество воздвигаетъ ему огромный памятникъ, съ исчисленіемъ добродѣтелей покойнаго.