Если буржуазия еще не завершила повсюду своей эволюции, она несомненно почти достигла в некоторых странах вершины этой эволюции. В наиболее передовых государствах она подчиняет прямо или косвенно различные и многообразные способы производства, господствовавшие в предыдущие эпохи, воздействию и законам капитала. Таким образом она упрощает или стремится упростить разные виды классовой борьбы (которые вследствие своей многочисленности сталкивались и ущемляли друг друга в прошлом), сводя их к единой борьбе между капиталом, превращающим любой жизненно необходимый продукт человеческого труда в товар, и проле-таризованной массой, продающей свою рабочую силу, также превратившуюся в простой товар. Тайна истории упростилась. Все стало прозой. И подобно тому, как нынешняя, т. е. самая современная, классовая борьба представляет собой упрощение всех ее остальных видов, так и коммунизм Манифеста упростил многообразные идеологические, этические, психологические и педагогические идеи других форм коммунизма, сведя их к строгим, отточенным, обобщенным теоретическим положениям, не только не отрицая их этим, но поднимая на более высокую ступень.
Все стало прозой, и даже коммунизм стал прозой, иными словами — превратился в науку. Вот почему в Манифесте нет ни риторических протестов, ни обращений к праву. Он не оплакивает пауперизм, чтобы таким путем уничтожить его. Он не льет слез ни над чем. Слезы вещей восстали сами собой, как спонтанная сила, требующая возмездия. Теперь этика и идеализм заключаются в следующем: поставить научную мысль на службу пролетариату. Если такая этика не покажется в достаточной мере моральной сентиментальным людям, в большинстве своем истеричным и глупым, то пусть они отправятся молить об альтруизме первосвященника Спенсера. Он даст хаотичное, пошлое и неубедительное определение, и пусть они этим довольствуются.
Речь идет, следовательно, о том, чтобы исходить при объяснении всей истории единственно из экономического фактора?
Исторические факторы! Но ведь это — выражение, употребляемое либо исследователями-эмпириками, либо людьми, занимающимися абстрактным анализом, либо теоретиками, повторяющими Гердера. Общество — комплекс, или организм, как говорят те, кто охотно применяет такой расплывчатый термин и погружается потом в бесплодные умствования, рассуждая о значении данного выражения и о том, можно ли уподоблять общество организму. Этот комплекс складывался и затем менялся много раз. Чем же объясняются подобные изменения?
Задолго до того, как Фейербах нанес последний, смертоносный удар теологическому пониманию истории («Человек создал религию, а не религия человека!»), старый Бальзак[53] сделал это понимание объектом сатиры, изображая людей марионетками бога. И разве уже Вико не признавал, что провидение не воздействует ab extra (извне) на ход истории, даже наоборот — что оно действует сообразно вере людей в его существование? И разве тот же Вико не сводил за сто лет до Моргана всю историю к процессу, который творит сам человек посредством последовательных экспериментов, представляющих собой изобретение языка, религий, обычаев и права? Разве Лес-синг не считал, что история — это воспитание человеческого рода? Разве Жан Жак Руссо не понимал уже, что идеи порождаются потребностями? Разве Сен-Симон, когда он не занимался фантастическими измышлениями относительно органических и неорганических эпох, не подошел вплотную к правильному пониманию генезиса третьего сословия и его идеи, переведенные на язык прозы, не сделали Огюстена Тьерри подлинным обновителем критического метода исторических изысканий?
В первой половине XIX века и в особенности в период с 1830 по 1850 год классовая борьба, столь ярко описанная античными историками и итальянскими историками эпохи Возрождения, насколько это позволял им сделать опыт борьбы, развертывавшейся в узкой сфере городов-республик,— выросла и принимала по обе стороны Ла-Манша все более широкий размах и все более отчетливо выраженную форму. Зародившись в лоне крупной промышленности и обогатившись опытом благодаря воспоминанию о Великой французской революции и изучению ее, классовая борьба становилась наглядной и поучительной, так как она находила с большей или меньшей степенью ясности и сознания свое современное убедительное выражение в программах политических партий: например, свободная торговля или хлебные пошлины в Англии и т. п. Во Франции концепция истории заметно менялась как на правом, так и на левом фланге литературных партий — от Гизо до Луи Блана и до простого и скромного Кабе включительно. Социология была потребностью времени и после тщетной попытки найти свое теоретическое выражение у запоздалого схоластика Огюста Конта она, несомненно, нашла своего художника в Бальзаке, который фактически первым открыл психологию классов. Видеть в классах и в столкновениях между ними реальное содержание истории и в развитии классов — ход развития истории — вот то, что тогда начинали искать и находить; все это следовало закрепить в рамках точной и определенной теории.
* * *
Человек творил свою историю не путем метафорической эволюции и не шествуя по заранее начертанному пути прогресса. Он творил ее, создавая свои собственные условия, т. е. создавая для себя посредством труда искусственную среду, постепенно развивая свои технические способности, накопляя и преобразуя в этой среде продукты своей деятельности.
У нас имеется только одна-единственная история, и мы не можем сопоставлять эту реальную, действительно существовавшую историю с другой, лишь возможной. Где найти законы исторического становления и развития? Древнейшие формации не представляются на первый взгляд ясными. Однако буржуазное общество, в силу того что оно появилось недавно и даже в Европе не везде еще достигло своего полного развития, несет на себе эмбриоге-нетические следы своего происхождения и процесса своего развития и весьма отчетливо выявляет их в тех государствах, где оно только рождается на наших глазах, как, например, в Японии. Поскольку буржуазное общество превращает при помощи капитала все продукты человеческого труда в товары, поскольку оно предполагает наличие пролетариата или создает его и отмечено беспокойством, смятением, неустойчивостью, вызванными постоянными нововведениями,— это общество возникало в определенные времена, легко устанавливаемыми и ясными, хотя и
разнообразными путями. В самом деле, в различных странах оно развивается разными путями: то оно зарождается, к примеру, раньше, чем где-либо, а затем останавливается в своем развитии, как это имело место в Италии; то оно прокладывает себе дорогу посредством непрерывной, происходившей на протяжении трех веков экономической экспроприации предшествовавших форм производства или, выражаясь языком юристов, старых форм собственности, как это было в Англии. В одной стране буржуазное общество образуется постепенно, переплетаясь с силами прошлого и подчиняясь вследствие приспособления к этим силам их влиянию — так обстояло дело в Германии; в другой стране оно насильственно ломает старую оболочку и преодолевает стоящие на его дороге препятствия — так произошло во Франции, где Великая революция являет собой пример наиболее интенсивного и головокружительного из известных нам исторических действий и служит поэтому величайшей школой социологии.
Как уже говорилось, формирование современного, или буржуазного, общества было воссоздано в своих главных и типических чертах в Манифесте, который дал общий анатомический разрез этого общества во всех его последовательных аспектах: цех, торговля, мануфактура и крупная промышленность,— прибавив к этому перечисление его производных сложных органов: права, политических учреждений и др. Таким образом, в Манифесте уже содержатся в скрытой форме первичные элементы теории, имеющей своей целью объяснить историю, исходя из принципа борьбы классов.
53
Здесь А. Лабриола имеет в виду не О. Бальзака, великого французского писателя XIX в., которого упоминает на следующей странице, а Жана Луи Геза Бальзака (1597—1654) — французского писателя времен Ришелье, оказавшего своими утонченными по форме, но бедньши по содержанию произведениями известное влияние на развитие французской прозы