Прежде всего остановимся на фактах.
То, что данный диктатор — Наполеон родился в таком-то году, сделал такую-то карьеру и оказался, к счастью для него, хорошо подготовленным 18-го брюмера,— все это совершенно случайные моменты в сравнении с общим ходом событий, побуждавшим новый класс, вышедший победителем из борьбы, спасти те результаты революции, которые представлялось ему необходимым спасти. Для этого требовалось создать военно-бюрократическое правительство, а для того чтобы образовать его, нужно было найти подходящего человека или группу людей. Однако, если на практике все это произошло определенным, известным нам образом, а не иначе, то это было обусловлено тем, что именно Наполеон осуществил подобное предприятие, а не какой-нибудь жалкий Монк или нелепый Буланже. Начиная с этого момента, случайность перестает быть случайностью именно потому, что налицо данная личность, которая накладывает отпечаток на события и придает им тот или иной облик, определяя, как они будут развиваться.
Самый факт, что в основе всей истории лежат противоречия, противоположности, борьба, войны, объясняет решающее влияние определенных людей при определенных обстоятельствах. Эти люди не являются ни случайным и ничтожным фактором в общественном механизме, ни чудодейственными творцами того, что общество никоим образом не могло бы создать без их участия. Само сложное переплетение антитетических условий приводит к тому, что в критические моменты определенные личности, гениальные, героические, удачливые или преступные, призываются сказать решающее слово. Когда специфические интересы отдельных социальных групп настолько обострены, что все борющиеся партии взаимно парализуют друг друга, тогда, для того чтобы привести в движение политический механизм, требуется индивидуальное сознание определенной личности.
Социальные противоречия, которые превращают любое человеческое общество в неустойчивую организацию, придают истории — в особенности тогда, когда ее рассматривают поверхностно и в самых общих чертах — драматический характер. Эта драма повторяется вновь и вновь в отношениях общества к обществу, нации к нации, государства к государству, так как внутреннее неравенство в сочетании с внешними различиями между странами порождали и порождают все войны, завоевания, договоры, колонизацию и т. п. В этой драме неизменно появляются на общественной сцене в роли вождей люди, называемые выдающимися или великими, и их присутствие на сцене побудило эмпириков прийти к заключению, что эти люди — главные творцы истории. Вывести объяснение их появления из общих причин и из основных условий социального строя составляет задачу, которая полностью гармонирует с положениями нашего учения; в то жевремя всякая попытка исключить действия выдающихся людей из поля зрения историков, как это охотно делают некоторые непримиримые приверженцы объективной социологии, является поистине нелепостью.
* * *
В заключение следует отметить, что последователь исторического материализма, приступающий к изложению и описанию событий, должен избегать при этом схематизации.
История всегда принимает определенную форму, те или иные очертания, она полна бесчисленных неожиданностей и отличается необычайным разнообразием. Она сочетает самым причудливым образом различные элементы, обладает известной перспективой.
Недостаточно отбросить предварительно гипотезу факторов, ибо тот, кто пишет историю, непрестанно сталкивается с явлениями, которые, как кажется на первый взгляд, не имеют внутренней связи, не зависят друг от друга и совершенно самостоятельны. Трудность заключается в том, чтобы постигнуть всю совокупность явлений и фактов как таковую и обнаружить в ней устойчивые взаимоотношения связанных между собой событий.
История представляет собой сумму событий, непосредственно следующих одно за другим и тесно связанных между собой; иначе говоря, это все, что мы знаем о нашем существовании постольку, поскольку мы являемся общественными существами, а не просто животными.
XII
Итак, спрашивают некоторые, разве в совокупности всех последовательно развертывающихся исторических событий, в присущей всем им необходимости не заключено никакого смысла, никакого значения? Этот вопрос заслуживает, разумеется, нашего внимания и требует надлежащего ответа независимо от того, исходит ли он из лагеря идеалистов или из уст самых осторожных критиков.
В самом деле, если мы обратим свое внимание на интуитивные или интеллектуальные предпосылки, из которых вытекает понятие прогресса, т. е. идеи, вмещающей в себе и охватывающей процесс развития человечества в целом, мы увидим, что все подобные предпосылки покоятся на свойственной нашему уму потребности приписывать ряду или рядам исторических событий известный смысл и известное значение. Для всякого, кто тщательно расследует специфическую сущность понятия прогресса, это понятие неизменно содержит элемент оценки; поэтому его нельзя смешивать с узким понятием простого развития, в котором полностью отсутствует идея увеличения ценности, побуждающая нас утверждать относительно той или иной вещи, что она прогрессирует.
* * *
Я уже говорил выше, и, как мне кажется, достаточно пространно, о том, что прогресс не представляет собой какого-либо императива или предписания, стоящего над естественной и непосредственной сменой человеческих поколений. Это так же очевидно, как очевиден и факт сосуществования различных народов, наций и государств, находящихся в одно и то же время на разных стадиях развития; как нельзя отрицать и относительного превосходства в настоящее время одних народов над другими, более отсталыми; как, наконец, бесспорен частичный и относительный регресс, неоднократно имевший место в ходе истории,— регресс, примером которого на протяжении столетий служила Италия. Более того, если вообще существует убедительное доказательство, почему прогресс не следует понимать в смысле непосредственно действующего закона или, если прибегнуть к более сильному выражению, непреложного, неотвратимого закона, таким доказательством является именно следующее обстоятельство: социальное развитие в силу тех самых причин, которые лежат в основе всего процесса развития, часто завершается регрессом. С другой стороны, очевидно и несомненно, что как способность к прогрессу, так и возможность регресса, во-первых, не составляют ни прямой привилегии, ни врожденного недостатка той или иной расы, а во-вторых, не являются непосредственным следствием определенных географических условий. Ибо дело не только в том. что древние центры цивилизации различались между собой, не только в том, что с течением времени они перемещались в другие районы, но и в том, что орудия, открытия, результаты и импульсы определенной, уже развившейся цивилизации могут в известных пределах восприниматься всеми людьми до бесконечности. Короче говоря, прогресс и регресс неотделимы от условий и ритма социального развития в общем и целом.
* * *
Поэтому вера в универсальный характер прогресса, с такой силой проявившаяся в XVIII веке, коренится в том позитивном факте, что люди, когда они не наталкиваются на препятствия со стороны внешних обстоятельств п не встречаются с помехами, создаваемыми их собственной деятельностью в общественной среде, способны все без исключения к прогрессу.
Далее, в основе предполагаемого или воображаемого единства истории человечества, в результате которого процесс развития различных обществ образует как бы одну цепь прогресса, находится другое явление, послужившее поводом и причиной создания множества фантастических идеологических представлений. Хотя не все народы двигались вперед одинаково быстро и даже некоторые из них либо останавливались в своем развитии, либо начинали двигаться по пути регресса; хотя процесс общественного развития не обладал во всех областях и во все времена одним и тем же ритмом и одной и той же интенсивностью, тем не менее не вызывает сомнения то обстоятельство, что с переходом в процессе истории ведущей роли от одного народа к другому полезные продукты, уже приобретенные народами, приходившими в упадок, воспринимались теми, которые выходили на историческую сцену и двигались по восходящей линии. Ото относится не столько к произведениям чувства и воображения, которые, впрочем, тоже сохраняются и увековечиваются литературной традицией, сколько к продуктам мысли, и в особенности к изобретению и производству технических орудий, ибо после их изобретения они начинают непосредственно передаваться и переходить от одного народа к другому.