Какой европейский Вальмики воспоет титанические цивилизации первобытного мира, великие интеллектуальные циклы, о которых свидетельствует Высшая Магия? И, дабы достойно прославить эту матерь всех философий, кто поведает нам эпопею ее лучезарного сияния над древними народами и недавнюю драму мученичества ее адептов во время преследований со стороны Церкви и клеветнических измышлений всего мира?.. Такой представляется нам высшая Наука в истории человечества — проклятой и непризнанной со времен отступничества гностических диссидентов; смешиваемой в воображении запуганных масс с нечестивой гоэтейей; очерненной лжеучеными, пустые мечты которых она подрывает и бредовую схоластику которых она приводит в смятение; наконец, осыпанной анафемами самонадеянного духовенства, утратившего свое первоначальное посвящение!.. Такой представляется нам эта наука на протяжении, по крайней мере, пятнадцати столетий, и, погружаясь в глубь прошлого, мы с трудом распознаем ее, сияющую и священную, в святилищах древнего мира и позднее — озаряющую чистым светом тайное христианство первых Отцов Церкви.
Мы вовсе не хотим сказать, что в древности не было колдунов и, в особенности, колдуний. Благодаря своей отравляющей магии мегеры Фессалии и Колхиды приобрели печальную известность. Ночные посетительницы могил и нечистые весталки пустынных мест, они подмешивали к усыпляюще-горькому соку белены и цикуты едкое молочко молочая и настаивали вытяжки аконита-ликоктона и мандрагоры на омерзительных ядах и непристойных гуморах. Затем их заклинания насыщали эти смеси ещё более убийственным флюидом, который их давно сдерживаемая ненависть мучительно вырабатывала и извергала в злобной, безмолвной ярости. Кухни Канидии (столь мерзкие, что при виде их Луна, говорят, закрывалась кровавым облаком) имели честь вызвать лирическое отвращение Горация, и вовсе нет нужды воспроизводить здесь их детали, которые живы в памяти всех поклонников поэта.
Не менее известна поэтизированная Гомером легенда о заколдованных спутниках Улисса — поросятах, скачущих по мановению жезла Цирцеи. Все отведали напитка и претерпели метаморфозу: двойной символ вырождения, на которое обречены пассивные натуры в жизненной борьбе, и рабства, к которому приводят нас физические страсти, не уравновешенные всегда бдительной инициативой (ведь страсть [passion] выражает пассивное состояние). Отведали все; и только Улисс отказался омочить уста в заколдованном кубке и — спокойным тоном, привычным для сознающей самое себя силы, — подняв меч в угрожающем жесте, он повелел волшебнице разрушить флюидические чары. Царь представляет здесь Адепта, владыку флюидов, поскольку, умея расстроить козни, он способен наделять отдаваемые им приказы властным глаголом своей воли. В нем Цирцея признает человека, который сильнее всех колдовских чар, и со склоненной головой подчиняется ему.
Еще более кровожадная и извращенная Медея также обязана поэтам плачевной привилегией своей славы; многие воспевали ее бродячую жизнь. Медея отравила своих близких, сожгла и убила своих детей. Укрывшись в Афинах у царя Эгея, который сделал ее матерью, она дает волю своим инстинктам хищной развращенности и похоти, твердо веря в свою безнаказанность: до тех пор, пока ее злодеяния не вызывают негодования целого города, — побледнев под свистом толпы и градом камней, несчастная вынуждена бежать с горящей во взоре лютой ненавистью, прижимая к груди единственного ребенка, которого она пощадила, подобно дважды священному плоду адюльтера и мести.
Для нас не имеет значения, реальны или легендарны истории этих двух «сестер» по колдовству. Мифические личности — это типы нравственного синтеза, в которых воплощается «средний» дух расы или касты, и нечестивый «куст» эллинских саг позволил Медее распуститься в высшем цветении соков. Да, мерзости, о которых народ рассказывает в связи с эмпузами и вампирами, были в точности осуществлены колдуньями древнего мира, которых общественный гнев клеймил также именами стрейг и ламий.
Но не будем больше останавливаться на этих ужасах. Если в средние века когда-либо смешивали образчики такого рода с подлинными посвященными, то причина в том — и я это повторяю, — что, неизбежно обреченные на костер, отлученные от церкви ipso facto[16] и преследуемые, подобно диким зверям, они были вынуждены скрывать во тьме тайну своего горестного существования. С тех пор клеветники не испытывали никаких затруднений. Но подобные вещи, слава Богу, были невозможны в те времена, когда теургия наполняла храмы чудесами; когда, спокойный и благодетельный в своем безграничном могуществе, маг восседал на троне, неприкосновенный, словно монарх, и почитаемый, словно Бог…
Поразмыслите над превосходной книгой г-на де Сент-Ива д’Альвейдра «Миссия евреев»[17]. Будучи скрупулезным исследователем некрополей прошлого, изучающим малейшие детали восточных рас и религий, этот выдающийся оккультист установил на основе самых неопровержимых доказательств ту истину, которую Фабр д’Оливе[18], а за ним Элифас Леви[19] уже позволяли прозревать в своих превосходных сочинениях: о том, что Книга Бытия — это трансцендентная космогония, в которой символически и иероглифически раскрываются самые глубокие арканы святой Каббалы. Но первоначальная Каббала — «дочь» египетского герметизма, исконные мифы которого были почерпнуты в великом индуистском источнике. Однако г-н де Сент-Ив не останавливается на Моисее; подобно мореплавателю, он исследует «поток» прошедших времен; снимая все покровы, он поднимается по течению веков вплоть до истоков цикла Рама.
Таково было огромное третейское царство Овна. Его «синархическое» правление, троичная организация которого соответствует законам науки и гармонии, позволила золотому веку, воспетому Овидием, цвести на земле в течение двух тысяч лет. Из трех советов, которым было поручено ведение дел, два первых набирались среди иерофантов, допущенных к высшей инициации, и среди светских адептов. Рам завоевал треть мира лишь для того, чтобы его усмирить; достигнув этой цели, он отрекся от своего меча, венца и знамени — одним словом, от исполнительной и военной власти, от которой он отказался, став первым индийским царем; и, надев тиару всеобщего Верховного Понтифика, он поднял орифламму Агнца — иероглиф жречества. Осуществив наиболее широкий синтез, который только мог вообразить себе человеческий мозг, этот монарх самой гигантской цивилизованной империи, о которой отваживался мечтать Цезарь, обменял императорскую корону на жезл первого из магов и божественность на земле; ибо эти иерофанты оказывали тогда, можно сказать, божественное воздействие на микрокосм.
Более тридцати столетий, вплоть до раскола, учиненного Иршу, великое творение Рама процветало в порядке и мире. Мы хотим привести здесь перечень религиозных центров Империи, согласно г-ну Сент-Иву.
«Самыми знаменитыми святилищами этого древнего ламического культа в Индии были святилища Ланка, Айодхья, Гуйя, Метра и Деваркаш; в Иране — Вахр, Бальк и Бамиян; в Тибете — гора Бутала и Лхаса; в Татарии — Астрахань, Гангавас и Бахрейн; в Халдее— Ниневия, Хан и Хун; в Сирии и Аравии — Аскала, Бальбек, Мамбис, Салем, Рама, Мекка и Сана; в Египте — Фивы, Мемфис и Аммон; в Эфиопии — Рапта и Мероэ; во Фракии — Гемус, Балкан и Конкайон, или Гой-Хайюн; в Греции — Парнас и Дельфы; в Этрурии — Больсена; в Осктане, древней Окситании — Ним; у испанских иберов, братьев древних евреев и кавказских иберов — Уэска и Гадес; у голаков (галлов) — Бибракт, Перигё, Шартр и т. д…»
Данный отрывок может дать представление о том, каковы были размеры империи Рама. Но это не исторический очерк; и любознательные читатели, которые обратятся к книге г-на Сент-Ива за полной картиной этой «третейской синархии», получат полную информацию о ее организации, законах и судьбах от ее зарождения до ее расцвета и от ее упадка до ее распада: о расколе позитивиста Иршу, который хотел разделить идею Бога и, умаляя активный отцовский, воскурял фимиам пассивному производящему принципу; о вавилонско-ниневийской тирании и ложном истолковании дуализма Зороастра; о династиях фараонов Египта; о Китае императора Фо-Хи; переселении евреев, возглавляемых Моисеем, и т. д…
17