Вы действительно отчётливо видите перед собой ту сцену? – Да точно также, как это было тогда. – Что же могло Вас так сильно задеть в случившемся? – Меня потрясло то, что дети проявляли такой огромный интерес ко мне. – Они что, не всегда были такими? – Да нет, но это с особенной силой проявилось при получении письма от матери. – Но я не понимаю, в чём состоит контраст между чувствами, привязанностью детей и письмом матери, контраст, на который по-видимому Вы хотите обратить моё внимание. – В то время я собиралась поехать к матери, но после эпизода с письмом я поняла, что мне будет почти невозможно оставить дорогих для меня детей. - А что случилось с Вашей матерью? Возможно, она пребывает сейчас в полном одиночестве и потому позвала Вас к себе? Или же она была серьёзно больна и Вы ждали от неё каких-либо весточек? – Нет-нет, хотя она и часто болеет, тогда ничего подобного не было, да и кроме того с нею всегда рядом одна из её подруг. – Тогда я не понимаю, почему Вам нужно было покидать детей? – Дело в том, что я не могла больше находиться в доме. Кажется, что экономка, кухарка и француженка стали считать, что я уж слишком высоко стала возноситься на своём месте, они объединились против меня с целью извести меня всякими мелкими интригами. Всё, что только возможно было выдумать обо мне, они доносили дедушке (девочек). Я не нашла поддержки ни у одного из обоих господ, на что так сильно надеялась, изливая им мои жалобы. Не видя другого выхода я предложила господину директору (отцу детей) рассчитать меня. На это он довольно дружелюбно ответил, что я должна хорошенько подумать ещё две недели, а потом принять твёрдое решение. Тогда я действительно находилась в неопределённой ситуации; я считала, что мне придётся оставить этот дом, но как видите я всё ещё пока здесь. – Кроме привязанности со стороны детей, Вас ещё что-нибудь притягивает к детям? – Да, находящейся на смертном одре матери девочек, приходящейся мне дальней родственницей по материнской линии, я пообещала, что приложу все мои силы, чтобы позаботиться о малышках, что никогда их не покину и постараюсь заменить им мать. Высказав просьбу о расчёте, я нарушила данное мною обещание.»
По-видимому, мы полностью завершили анализ ощущения неприятного запаха; в своё время этот запах действительно легко объяснялся ситуацией, он находился в тесной взаимосвязи с событием, небольшой сценкой, которая вызывала самые противоречивые аффекты: сожаление из-за того, что она вынуждена была покидать детей и обида, толкающая её на такой поступок. Понятно, что письмо от матери напомнило пациентке о её решении, так как она намеревалась уехать именно к ней. Конфликт испытываемых пациенткой аффектов в свою очередь устранил травматичность события, а в качества сохранившегося символа пережитой травмы остался существовать неприятный запах горелого. Конечно, ещё необходимо было отыскать причину того, почему изо всех воспринимаемых деталей той сцены, пациентка выбрала в качестве символа именно запах. Но я уже был достаточно хорошо подготовлен к тому, чтобы объяснить это хронической болезнью носа. На мой прямой вопрос пациентка сообщила, что как раз в то время она опять страдала от очень сильного насморка и даже почти совсем утратила обоняние. И всё равно в состоянии большого волнения она отчётливо воспринимала запах сгоревшего мучного блюда, запах, которому удавалось прорваться сквозь органические преграды в виде анозмии[i]
.
Но я не был до конца доволен полученным таким образом объяснением. Хотя это и звучало довольно правдоподобно, здесь явно не хватало чего-то важного, какого-либо более приемлемого основания, которое бы более ясно объяснило причину того, почему неприятный ряд впечатлений и противоречивые аффекты должно были привести именно к истерии. Почему переживания пациентки не могли остаться в рамках нормальной психической жизни? Другими словами, что послужило основанием для возникновения конверзии? Почему у пациентки сохранялась в памяти не вся сценка, а лишь ощущение неприятного запаха, которое пациентка предпочла всем другим в качестве символа воспоминания? Такие вопросы вполне можно было бы посчитать нескромными и ненужными, если бы речь шла о закоренелой истеричке, у которой механизм конверзии превратился в совершенно привычное дело. Но моя пациентка приобрела страдание только вследствие только одной пережитой травмы, во всяком случае у ней была недолгая история мучений.