Выбрать главу

Итак, первые великие драматурги и первые великие представители исторической мысли действовали в одной и той социокультурной среде, буквально бок о бок друг с другом. То, что их жизненные пути пересекались, само собой разумеется: иначе и не могло быть в условиях «face-to-face society» (модный ныне, но, к сожалению, неудобопереводимый термин), каким в целом ряде отношений был античный греческий полис[89]. Достоверно известно, например, что Софокл и Геродот были дружны[90]. Фукидид, несомненно, лично (и неоднократно) видел в афинском театре Диониса постановки трагедий того же Софокла и Еврипида. И трагедии в немалой мере повлияли на сам стиль изложения у этого историка, на структуру его труда[91] — образчика не только научной, но и «трагической» историографии. В частности, насколько можно судить, обилие речей действующих лиц в «Истории» Фукидида — феномен, опирающийся не только на риторическую практику V в. до н. э. (на что обычно обращается внимание, хотя, может быть, и не следовало бы переоценивать степень развития риторики на этом этапе), но и на черты драматического искусства[92]. Для последнего, как известно, уже в середине V в. до н. э. были в высшей степени характерны сольные монологи, — по сути дела, те же речи, только в поэтической форме.

Но о влиянии театра на античную историографию в целом вряд ли имеет смысл подробно говорить. Это тема, уже не раз освещавшаяся в исследовательской литературе[93], в том числе и в отечественной (писалось, в частности, о восприятии идеи театра в исторической науке[94]). А нам в контексте настоящей работы представляется более интересным и перспективным подойти к проблеме, так сказать, с противоположного конца, заняться иным аспектом взаимодействия истории и драмы. Не «история как драма», а «драма как история» — вот о чем пойдет речь. Это тем более актуально, что в таком ракурсе вопрос, как правило, не ставится. А между тем постановка его представляется вполне оправданной — оправданной прежде всего тем фактом, что сама греческая античность в лице Аристотеля (Poet. 1451b) трактовала историю и драматическую поэзию как явления одного порядка, различные, но вполне сопоставимые. Позволим себе привести in extenso соответствующую цитату: «Историк и поэт различаются не тем, что один пишет стихами, а другой прозою (ведь и Геродота можно переложить в стихи, но сочинение его все равно останется историей, в стихах ли, в прозе ли), — нет, различаются они тем, что один говорит о том, что было, а другой — о том, что могло бы быть. Поэтому поэзия философичнее и серьезнее истории, ибо поэзия больше говорит об общем, история — о единичном»[95].

Суждение, представляющееся сознательно-парадоксальным, возможно, даже заостренно-полемичным. Для нас важнее всего то, что Аристотель судит историографию и драму, пользуясь одними и теми же законами. Историография драматична — у него это не вызывало сомнения. А «историографична» ли драма? Следует ли считать ее произведения, помимо всего прочего, еще и проявлением исторического сознания эллинов классической эпохи? Некоторые мысли по этому поводу мы и попытаемся сформулировать.

Начнем с вещи достаточно очевидной. Аттическая трагедия, являвшаяся в V в. до н. э. ведущим театральным жанром, вплоть до конца этого столетия не пользовалась вымышленными сюжетами[96]. Это однозначно можно сказать обо всех дошедших до нас произведениях трагедиографов — будь то Эсхил, Софокл или даже Еврипид. Функция трагедии виделась в другом — представлять вниманию зрителей воспроизведение событий реально происшедших (или, во всяком случае, тех, которые считались реально происшедшими). Собственно, иначе и быть не могло, пока трагедия сохраняла память о своем сакральном происхождении. Являясь по своим истокам синтетическим культовым действом в известной мере даже «литургического» характера[97], она неизбежно зиждилась на некотором каноне. Сказанное относится прежде всего к сюжетной, «фактологической» стороне драм; понятно, что, скажем, в интерпретации психологической мотивировки тех или иных поступков авторам предоставлялась значительно большая свобода. В драмах Эсхила, Софокла и Еврипида, написанных на один и тот же сюжет, Орест убивает мать. В произведениях трех драматургов те чувства, которыми он руководствуется, то душевное состояние, которое порождает в нем необходимость этого акта, — всё это трактуется отнюдь не одинаковым образом. Но сама фабула должна быть сохранена. Невозможно представить себе классическую трагедию, в которой Орест сжалился бы над матерью и сохранил бы ей жизнь. Равным образом, скажем, Эдип не мог по ходу действия умереть в родных Фивах, а Ифигения — выйти замуж за Ахилла. А именно эта незыблемость сюжетной стороны для нас и важна в контексте настоящей работы.

вернуться

89

О классическом афинском полисе как «face-to-face society» см.: Welwei K.-W. Die Entwicklung des Gerichtswesens im antiken Athen: von Solon bis zum Ende des 5. Jahrhunderts v. Chr. // GroBe Prozesse im antiken Athen. München, 2000. S. 17, 28.

вернуться

90

Это факт, установленный уже давно (см., например: Зелинский Ф. Ф. Софокл и Геродот (новые данные) // Гермес. 1912. № 15 (101). С. 379–380; Egermann F. Herodot — Sophokles. Hohe Arete // Herodot: Eine Auswahl aus der neueren Forschung. München, 1962. S. 249–255). Разумеется, из него совершенно не обязательно делать выводы о тех или иных конкретных заимствованиях Софокла у Геродота. Некоторые скороспелые суждения такого рода подвергнуты аргументированной критике в недавней работе: Синицын А. А. Геродот, Софокл и египетские диковинки (Об одном историографическом мифе) // АМА. 2006. Вып. 12. С. 363–405.

вернуться

91

Buck R. J. The Sicilian Expedition // АНВ. 1988. Vol. 2. № 4. P. 78 f. (с указаниями на предшествующую литературу по сюжету).

вернуться

92

Кстати, драма в фукидидовское время (в частности, в лице Еврипида) и сама была тесно связана с риторикой. См.: Riedweg Chr. Der Tragôdiendichter als Rhetor? Redestrategien in Euripides' Hekabe und ihr Verhàltnis zur zeitgenôssischen Rhetorik // RhM. 2000. Bd. 145. S. 1–32.

вернуться

93

Приведем лишь несколько примеров: Marasco G. Ctesia, Dinone, Eraclide di Cumae e le origine della storiografia «tragica» // SIFC. 1988. Vol. 6. P. 48–67; Said S. Herodotus and Tragedy // Brill's Companion to Herodotus. Leiden, 2002. P. 117–147.

вернуться

94

См. одну из последних работ: Смирнова О. 77. Идея театра в античной и ранневизантийской историографии // Проблемы исторического познания. М., 2002. С. 209–222.

вернуться

95

Перевод М. Л. Гаспарова. Из всего контекста данного места «Поэтики» следует, что, говоря здесь о поэзии, Аристотель имеет в виду прежде всего драматическую поэзию. Ср.: Kitto H. D. F. Greek Tragedy: A Literary Study. 3 ed. L., 1966. P. 36.

вернуться

96

Первым трагедиографом, который обратился в своем творчестве к вымышленным сюжетам, принято (и, по-видимому, вполне справедливо) считать Агафона, младшего современника Еврипида (см. об этом: Arist. Poet. 1451620 sqq.). Основные произведения Агафона были созданы в период Пелопоннесской войны.

вернуться

97

См. подробнее: Суриков И. Е. Эволюция религиозного сознания афинян во второй половине V в. до н. э.: Софокл, Еврипид и Аристофан в их отношении к традиционной полисной религии. М., 2002. С. 243 слл. О «синтетическом» характере ранней трагедии см.: Wallace R. W. Frammentarietà е trasformazione: evoluzioni nei modi della comunicazione nella cultura ateniese fra V e IV sec. // QUCC. 1994. Vol. 46. Fasc. 1. P. 7–20; Idem. Speech, Song and Text, Public and Private. Evolutions in Communication Media and Fora in Fourth-Century Athens // Die athenische Demokratie im 4. Jahrhundert v. Chr. Stuttgart, 1995. P. 199 ff.; о ее сакральных истоках: Иванов Вяч. Дионис и прадионисийство. СПб., 1994. С. 222 слл.