Но в целом на период жизни второго гиганта античной исторической науки пришлось как раз крушение «великого проекта». Мощнейшим катализатором этого процесса стала, бесспорно, Пелопоннесская война. Эта война — самый крупный и продолжительный вооруженный конфликт внутри самого греческого мира, помимо прочего, имевший все черты настоящей «тотальной войны», ведшийся с чрезвычайным ожесточением — поставила на повестку дня совершенно новые проблемы. В частности, имевший столь большое значение в труде Геродота топос «эллины — варвары», для Фукидида оказывался уже практически иррелевантным. Какие уж тут «варвары», когда сами эллины, борясь друг с другом, презрели все когда-то незыблемые нормы…
В Пелопоннесской войне, в сущности, не было победителя. Она положила начало общему кризису греческого полисного мира в целом, в том числе и в идейном плане[173]. Но особенно тяжело она ударила по Афинам. «Город Паллады» пережил сокрушительное поражение, капитулировав перед спартанцами. Демократия дважды (в 411 и 404 гг. до н. э.) свергалась в результате государственных переворотов[174], а после своего восстановления уже не достигла прежних высот[175]. Рухнул союз полисов, возглавлявшийся Афинами, а с ним — и претензии этих последних на гегемонию в Элладе.
Война и лично для Фукидида стала временем тяжелых испытаний. В ее начале он оказался одной из жертв обрушившейся на Аттику эпидемии, но, к счастью, выжил. А затем, в 424 г. до н. э., в ходе своего единственного полководческого опыта, будущий историк, командуя в качестве стратега эскадрой афинских кораблей, неудачно осуществил операцию у северного побережья Эгейского моря. За это на родине он был приговорен к пожизненному изгнанию и много лет провел в чужих краях. Если Геродот, как мы видели, в результате политики Афин обрел полис, то Фукидид потерял свой полис (и здесь контраст!). Возвратиться с чужбины историк смог лишь по окончании Пелопоннесской войны, скорее всего, в результате амнистии, проведенной в 403 г. до н. э.[176] Впрочем, дело, повторим, даже не в персональной судьбе Фукидида, а в кардинальной смене общего духовного климата.
Стройный космос, возникший в ходе Греко-персидских войн, за считанные годы развалился, превратился в хаос. Мир стремительно утрачивал смысл. К сложившейся тогда ситуации удивительно точно подходят сделанные на совсем другом материале наблюдения И. Рюзена о «катастрофическом» кризисе исторического сознания. Не удержимся от того, чтобы процитировать слова немецкого исследователя in extenso[177]. Кризис такого рода «разрушает способность исторического сознания превращать последовательность событий в осмысленное и значимое повествование. В этом случае под сомнение ставятся сами принципы образования смысла, благодаря которым историческое повествование приобретает последовательность. Они должны быть вынесены за пределы культуры или даже быть признаны бесполезными. Поэтому такому кризису трудно найти место в памяти тех, кто вынужден страдать от него. Когда он возникает, язык исторического смысла немеет. Кризис становится травмирующим. Требуется время (иногда даже поколения), чтобы найти слова, которые могут выразить его».
В Афинах, правда, осмысление новой реальности пришло довольно быстро — прежде всего именно благодаря гению Фукидида, его могучему интеллекту, которому оказалось под силу сразу выработать новый тип исторического сознания, ставший столь необходимым. В условиях потери старых «смыслов» приходилось форсированно искать и создавать новые, конструируя их буквально на руинах и обломках. И тут уже никак нельзя было сохранить геродотовскую открытость и широту тем и взглядов. Напротив, если в эпоху «космоса» историк мог позволить себе быть несколько «хаотичным», то в эпоху «хаоса» исторический труд должен был стать максимально «космичным», строго-упорядоченным (пусть даже до концептуальной узости) и закрытым в структурном плане. Разумный миропорядок, утраченный на уровне реальной жизни, требовалось восстановить хотя бы на уровне нарратива.
Геродот писал для «поколения победителей», осознавшего свою силу; первой читательской аудиторией Фукидида было «поколение побежденных», «потерянное» поколение послевоенных лет[178], ощущавшее только собственную слабость, растерянность и утрату всяческих ориентиров. Эти ориентиры и восстанавливает историк, соответствующим образом расставляя акценты и давая ответы на ключевые вопросы (подчас в противоречие с реальными фактами). Война была неизбежной, во всяком случае, не афиняне развязали ее, и поэтому в данном отношении им не в чем винить себя. Афины не были обречены на поражение, они могли бы победить, если бы у руля государства по-прежнему стояло «поколение отцов», представленное в первую очередь Периклом: так пусть же его деятельность служит потомкам уроком и идеалом. Таковы основные элементы исторического мировоззрения Фукидида.
173
О роли Пелопоннесской войны в нарастании кризисных явлений в Греции (с особенным акцентом на ее последствия для Афин) см.:
174
175
Это наше принципиальное убеждение, идущее вразрез со все более популярным в современной западной науке мнением, согласно которому IV в. до н. э. был чуть ли не временем наибольшего развития и совершенства афинской демократии.
176
Об этой амнистии см.:
177
178
Ср.