Всё мировоззрение Геродота — и это не может не броситься в глаза каждому, кто открывает его книгу — буквально пронизано иррациональными, в особенности религиозными, элементами и категориями; они фигурируют в «Истории» повсеместно[235]. Разного рода оракулы, знамения, представления о воле богов, судьбе и т. п. для Геродота были настолько актуальны, что иной раз ставится даже вопрос: не представляет ли собой его творчество «шаг назад» по сравнению с логографами? О последних слишком мало известно, чтобы можно было делать какие-либо категоричные выводы, но, во всяком случае, несомненно, что в историческом труде Геродота можно обнаружить целый ряд весьма архаичных идей.
Одна из этих идей связана с так называемой «завистью богов» (φθόνος θεών)[236] и наиболее отчетливо выражена во «вставной новелле» о Солоне и Крезе. Геродот вкладывает в уста афинскому мудрецу слова: «Всякое божество завистливо и вызывает у людей тревоги» (Herod. I. 32)[237]. Та же мысль не менее эксплицитно проявляется и в других местах произведения этого историка. Так, гибель самосского тирана Поликрата он относит на счет той же «зависти богов» к человеку, достигшему «чрезмерного» успеха и благополучия. В рассказе о Греко-персидских войнах — а это, как известно, основной сюжетный костяк геродотовского повествования — представление о «зависти богов» тоже неоднократно прослеживается.
Еще одна старинная религиозная идея у Геродота связана с родовым проклятием и наследственной виной. Историк искренне убежден в том, что за преступления, совершенные тем или иным индивидом, боги могут наказать его ни в чем не повинных потомков. Именно такую кару несет уже упоминавшийся Крез Лидийский за то, что его предок в пятом поколении узурпировал престол, свергнув и убив законного царя. И ничто — ни благочестие Креза, ни его щедрые дары храмам и святилищам, ни постоянные вопрошания богов посредством их оракулов о своей дальнейшей судьбе — не может предотвратить цепь обрушивающихся на него бед.
Интерес к родовым проклятиям тесно связан у Геродота с обостренным вниманием к разного рода родословным. В этом отношении историк следует традиции, к его времени уже прочно утвердившейся в греческой литературе, как поэтической, так и прозаической[238]. Иронически высказываясь по поводу вышеупомянутых генеалогических гипотез Гекатея как чересчур прямолинейных и наивных (Herod. II. 143), Геродот тем не менее и сам уделял аристократическим родословиям весьма значительное место в своем труде. Ограничиваясь здесь афинским материалом, укажем, что историк, как правило, не упускает случая сказать хотя бы несколько слов о происхождении и генеалогических связях аттической знати, будь то Гефиреи, Писистратиды или те же Филаиды (Herod. V. 57; V. 65; VI. 35); все эти вопросы вызывают его нескрываемый интерес. Довольно загадочным в такого рода контексте выглядит умолчание Геродота об истоках Алкмеонидов — рода, о котором он пишет много и подробно. Как известно из сообщения Павсания (II. 18. 8–9), Алкмеониды считались потомками пилосской царской династии Нелеидов, эмигрировавшей в Аттику после дорийского вторжения. Почему «отец истории» ни словом не упоминает об этом? Однозначное и удовлетворяющее всех решение проблемы вряд ли когда-нибудь будет найдено[239]. Можно предположить (как это и было сделано более века назад[240]), что являвшийся Алкмеонидом по матери Перикл[241], с которым Геродот близко общался в Афинах, отнюдь не желал афишировать свое родство с тираном Писистратом (тоже возводившим свой род к Нелеидам[242]), тем более что их внешнее сходство и без того эксплуатировалось политическими противниками афинского «олимпийца» (Plut. Per. 7).
Следует сказать, что представления о «зависти богов» и родовом проклятии уже ко времени Геродота, к V в. до н. э., начали в Греции изрядно устаревать. Передовые представители интеллектуальной элиты уже в предшествующем столетии, на исходе эпохи архаики, критиковали эти идеи, а старший современник галикарнасского историка — великий афинский драматург Эсхил — предложил в своих творениях оригинальную теодицею, признающую страдания любого индивида не следствием родового проклятия и не проявлением божественной зависти к его благополучию, а соразмерным воздаянием по его делам[243]. Мимо Геродота все эти новые веяния в духовной сфере, кажется, проходят почти без всякого следа; он остается на почве благочестивого традиционализма[244].
235
О религиозных взглядах Геродота наиболее подробно см.:
236
О «зависти богов» y Геродота см.:
237
Вся речь Солона у Геродота могла быть составлена историком на основе какого-то не дошедшего до нас стихотворения самого Солона (
238
Об интересе греческих авторов к генеалогическим сюжетам см.:
239
Из обширной литературы проблемы см.: Petersen J. С. W. Quaestiones de historia gentium atticarum. Kiel, 1880. P. 76 sqq.; Wade-Gery H. T. Essays in Greek History. Oxf., 1958. P. 106 f.; Schachermeyr F. Die friihe Klassik der Griechen. Stuttgart, 1966. S. 61 f.; Liftman R. J. Kinship and Politics in Athens 600–400 В. C. N. Y., 1990. P. 81 f.; Колобова К. M. К вопросу о возникновении афинского государства // ВДИ. 1968. № 4. С. 41–55; Строгецкий В. М. Геродот и Алкмеониды // ВДИ. 1977. № 3. С. 145–155; Молчанов А. А. Микенские истоки семейных традиций у древних греков (генеалогический и сакральный аспекты) // Социальные структуры и социальная психология античного мира. М., 1993. С. 77; Суриков И. Е. Из истории греческой аристократии позднеархаической и раннеклассической эпох: Род Алкмеонидов в политической жизни Афин VII–V вв. до н. э. М., 2000. С. 50–52.
241
О происхождении Перикла см.: Суриков И. Е. Перикл и Алкмеониды // ВДИ. 1997. № 4. С. 14–35.
242
О генеалогии афинских Писистратидов см.: Shapiro Н. A. Painting, Politics, and Genealogy: Peisistratos and the Neleids // Ancient Greek Art and Iconography. Madison, 1983. P. 87–96,
243
Об этой проблематике у Эсхила и предшествующих ему поэтов архаической эпохи см.:
244
Не случайно в афинский период своей жизни и деятельности Геродот был близок к Софоклу — наиболее консервативному в религиозном отношении греческому поэту и мыслителю V в. до н. э. См.: