Выбрать главу

Небезынтересно задуматься над тем, как и почему на древнегреческой почве на рубеже эпох архаики и классики появился абсолютно новый, уникальный, ранее нигде и никогда не встречавшийся тип исторической культуры — культуры, ориентированной не на простое изложение событий, а на расследование и изыскание (прежде всего на поиск причин происходящего[18]), являющейся одновременно субъектом и объектом сознательной рефлексии. Чтобы лучше понять путь развития мысли, сделавший возможным подобные результаты, необходимо обратиться к контексту того процесса, который часто называют «рождением Клио», то есть возникновения истории как особой отрасли знания.

От пророка — к историку. Обычно в первых древнегреческих исторических трудах, созданных в VI–V вв. до н. э., видят проявление нарастающего и достигающего апогея рационализма, являющегося, по общему убеждению, едва ли не наиболее характерным признаком древнегреческого стиля мышления, древнегреческой культуры[19]. «Рождение истории» считается одним из этапов судьбоносного для формирования европейского мироощущения пути «от мифа к логосу»[20], проделанного греками, пути, на котором в рамках примерно того же хронологического отрезка, разве что чуть раньше, возникла также и философия, предпринявшая первые попытки объяснить мироздание с позиций не традиционных представлений, а разума и логики.

Однако существует и иная, значительно менее известная у нас концепция происхождения философии и науки в античной Элладе. В наиболее полной форме эту концепцию развернул в своих работах выдающийся исследователь древнегреческого менталитета Ф. Корнфорд[21]. По его мнению, у истока названных феноменов стоит не рационалист-эмпирик, как традиционно считается, а значительно более экзотическая фигура, имеющая прямое отношение к религии, — пророк-поэт (в чем-то схожий с кельтским друидом или сибирским шаманом), получающий свое априорное (можно сказать, даже магическое) знание не посредством анализа фактов, а через откровение, получаемое от сверхъестественных сил. Религиозных деятелей такого типа было немало в архаической Греции (Аристей, Гермотим, Абарис, Эпименид и др.)[22]; кстати, во многом типологически близок к ним Пифагор, который, судя по всему, первым ввел в греческую и мировую культуры термины «философия» и «философ» (Diog. Laert.1.12).

Что можно сказать в данной связи о возникновении исторической науки? Не лежат ли ее корни также в религиозной сфере? Историка в чем-то можно назвать «пророком наоборот», который пророчествует не о будущем, а о прошлом. Это звучит парадоксом, однако древние греки вполне допускали подобную постановку вопроса, подобный тип пророчествования. Уже в первых строках самого раннего произведения античной литературы — гомеровой Илиады — появляется образ прорицателя Калханта. «Мудрый, ведал он всё, что минуло (курсив наш. — И.С.), что есть и что будет», — говорит о нем Гомер (II. I. 70).

Таким образом, пристальный взгляд не только в будущее, но и в прошлое, открытие причин происходящих событий — всё это тоже входило в компетенцию прорицателя (ср. Arist. Rhet. 1418а21–25). Более того, были пророки, которые специализировались именно на прошлом. Одним из них являлся живший на рубеже VII–VI вв. до н. э. Эпименид Критский, прославившийся как раз тем, что «предсказывал» прошлое, то есть умел истолковать, из-за чего на полис обрушились те или иные беды, и рекомендовать соответствующие средства выхода из положения[23]. Небезынтересно в контексте настоящей работы, что Эпименид, по данным античной традиции, был автором нескольких если не исторических в собственном смысле слова, то, во всяком случае, «протоисторических» трудов («Критские события», «Родословие куретов и корибантов» и др.). Его можно назвать одним из непосредственных предшественников первых историков-логографов.

В сущности, в понимании греков архаической и классической эпох историк был «коллегой» поэта. Известен каждому тот хрестоматийный факт, что история считалась находящейся под покровительством «собственной» музы (Клио), подобно эпосу и лирике, трагедии и комедии. Однако далеко не всегда мы в должной мере задумываемся над импликациями этого факта. А ведь это только для нас музы — не более чем красивый образ. В греческом мире они, как и любые другие божества, воспринимались не как метафора и даже не как предмет индивидуальной веры, а как непосредственно данная объективная реальность[24]. Музы — дочери Зевса и богини памяти Мнемосины (обратим внимание на последнее, отнюдь не случайное обстоятельство) — властно овладевали человеком, приводили его в состояние неистовства (mania). Именно в этом смысле поэт (а стало быть, и ранний историк) в архаической Греции, как и во многих традиционных обществах, уравнивался с пророком.

вернуться

18

Показательно, что оба самых ранних дошедших до нас исторических труда — сочинения Геродота и Фукидида — начинаются с рассуждений об истинных причинах войн, которые в этих трудах рассматриваются (соответственно Греко-персидских войн и Пелопоннесской войны). См.: Sealey R. Thucydides, Herodotos, and the Causes of War // ClQ. 1957. Vol. 7. № 1/2. P. 1–12. Хронист же, в отличие от историка-исследователя, совершенно не обязан вдаваться в область причин.

вернуться

19

См., однако, важные замечания о том, что не следует напрямую отождествлять этот античный рационализм с более привычным для нас рационализмом Нового времени: Murray О. Cities of Reason // The Greek City: From Homer to Alexander. Oxf., 1991. P. 1–25; Аверинцев С. С. Риторика и истоки… С. 329–346. Специально применительно к древнегреческим историкам об издержках чрезмерно «рационализирующего» подхода см.: Суриков И. Е. Лунный лик Клио: элементы иррационального в концепциях первых европейских историков // Проблемы исторического познания. М., 2002. С. 223–235.

вернуться

20

Одна из самых популярных формул в среде специалистов, занимающихся становлением античной культуры. Нередко эта формула находит отражение в заголовках исследований, например: Nestle W. Vom Mythos zum Logos: Die Selbstenfaltung des griechischen Denkens von Homer bis auf die Sophistik und Sokrates. 2 Aufl. Aalen, 1966; Кессиди Ф. X. От мифа к логосу (Становление греческой философии). М., 1972. Из работ, в которых присутствует именно такой, «рационалистический» взгляд на формирование историописания у древних греков, см.: Немировский А. И. У истоков исторической мысли. Воронеж, 1979; Он же. Рождение Клио. Воронеж, 1986; Фролов Э. Д. Факел Прометея: Очерки античной общественной мысли. Л., 1981. С. 82 слл.

вернуться

21

Cornford. F. М. Principium sapientiæ: The Origins of Greek Philosophical Thought. Cambridge, 1952; Idem. From Religion to Philosophy: A Study in the Origins of Western Speculation. N. Y., 1957.

вернуться

22

О них см.: Доддс Э. Р. Греки и иррациональное. СПб., 2000. С. 199 слл. Справедливости ради отметим, что напрямую называть их «греческими шаманами», как зачастую делается, всё-таки не вполне корректно (ср.: Жмудь Л. Я. Наука, философия и религия в раннем пифагореизме. СПб., 1994. С. 121 слл.). Сибирский шаманизм представляет собой комплекс вполне конкретных, четко очерченных религиозно-магических практик, хотя и стадиально близких, но отнюдь не тождественных соответствующим явлениям в Греции.

вернуться

23

О колоритной фигуре Эпименида написано немало. Последняя по времени работа: Зайков А. В. Эпименид в Спарте (Критская экстатическая мантика и становление «спартанского космоса») // ВДИ. 2002. № 4. С. 110–130. Нет оснований сомневаться в историчности Эпименида и считать его легендарным персонажем (см.: Суриков И. Е. Из истории греческой аристократии позднеархаической и раннеклассической эпох. М., 2000. С. 36–37, с указаниями на литературу).

вернуться

24

Ср.: Snell В. The Discovery of the Mind: The Greek Origins of European Thought. N. Y., 1960. P. 24; Суриков И. E. Эволюция религиозного сознания афинян во второй половине V в. до н. э. М., 2002. С. 37.