Отмеченные тенденции получают еще более полное воплощение в результате походов Александра Македонского, в ходе которых греки лицом к лицу встретились с издавна будоражившим их воображение миром Востока. Собственно говоря, даже историки классической эпохи (тот же Геродот, например), когда они в той или иной связи заговаривали о восточных странах, давали полный простор таинственному и чудесному. И чем дальше к восходу солнца уносилось повествование этих авторов, тем фантастичнее становились рисуемые ими картины. Скажем, о делах лидийских, малоазийских «отец истории» рассказывает, в общем-то, вполне реалистично. Но переходит к Египту, Вавилонии, Мидии — областям более отдаленным, — и роль фольклорных элементов значительно возрастает. Касается, наконец, таких «крайних» регионов ойкумены, как Индия или Эфиопия, — и появляются муравьи величиной с собаку или крылатые змеи[259].
Очень характерны в этом отношении фрагментарно сохранившиеся труды Ктесия Книдского (FGrHist. 688) — врача и историка первой половины IV в. до н. э., подвизавшегося в качестве лейб-медика персидского царя Артаксеркса II и писавшего о Персии, Мидии, Ассирии, Индии, иными словами, сделавшего Восток своей «специальностью». Кажется, ему, как человеку, не понаслышке знакомому с темами, которые он описывал, следовало бы доверять. Однако же это отнюдь не так. Ктесий всегда — и с полным основанием — считался автором недостоверным, к серьезной исторической науке не имевшим никакого отношения. Его исторические сочинения больше напоминают романы, а порой — сказочные истории. Восток властно воздействовал на сознание греческого интеллектуала, он очаровывал, заставлял забыть о голосе трезвого рассудка; похоже, писать о нем можно было только с использованием иррациональных мотивов. Впрочем, разве не так на протяжении очень долгого времени относились к Востоку и в новой Европе?
В эпоху Александра знакомство греков с Востоком стало гораздо более тесным, но интенсифицировалось и влияние Востока на греков, что отразилось, в частности, и в особенностях историописания. Великие походы македонского царя, потряся воображение современников, породили целую когорту писателей исторического жанра[260]. Многие из этих историков сами участвовали в походах, занимали при Александре высокое положение. И тем не менее роль элементов чудесного, неправдоподобного в их сочинениях по большей части весьма высока, причем это можно сказать не только о таких пользующихся в целом не лучшей репутацией авторах, как «кормчий небылиц» Онесикрит или Клитарх, но и о значительно более авторитетных Каллисфене и Аристобуле.
Впоследствии вся эллинистическая историография развивалась под аналогичным знаком. Фукидида почитали, но его методу работы не следовали. Крайне немногочисленные исключения (важнейшим из них следует назвать вышеупомянутого Полибия) способны лишь подтвердить общее правило.
Из вышесказанного легче всего сделать вывод, что античная историческая наука в своей большей части была какой-то «недоразвитой», еще не овладела всеми признаками подлинно научного мировоззрения. Но, как ни парадоксально, это не так, во всяком случае, не вполне так, и у нас нет достаточных оснований смотреть свысока на наших древнегреческих предшественников. Может быть, имеет смысл взглянуть на проблему под другим углом: не утратили ли мы чего-то по сравнению с ними? Не грешим ли мы подчас (особенно со времен господства в исторических трудах позитивизма второй половины XIX в., наследие которого и по сей день не вполне изжито) уклонением в противоположную крайность — стремлением осмыслить категории исторического бытия с помощью только рациональных критериев, совершенно устраняя или игнорируя всё, что не поддается постижению с этой точки зрения? Впрочем, у нас складывается впечатление, что историческая наука последних десятилетий, по крайней мере в некоторых своих направлениях, имеет тенденцию совершить определенные шаги «назад, к Геродоту»[261]. Так это или не так, но нам не мешало бы, пусть хоть изредка, вспоминать о том, что история с самого момента ее возникновения — почти единственная из наук, находящаяся под покровительством музы.
Глава 5.
Историческая аргументация и политическая полемика в античной Греции
(некоторые аспекты)
259
О Востоке в труде Геродота см.:
260
Об историках эпохи Александра см.:
261
О тенденциях, которые, как нам кажется, могут иметь такого рода импликации, см.: