1. Напомним: сама историческая наука находилась в рассматриваемый период еще в стадии становления (так, во времена Солона никаких историков вообще не было), «выкристаллизовывалась» из мифа и оставалась пока связанной с ним неразрывными узами. Как отмечалось чуть выше, четкого водораздела между историческими и мифологическими категориями в принципе не наблюдалось, мифология воспринималась как древнейшая часть истории[275]. Аргументация «от истории» подчас совпадала с аргументацией «от мифа», что мы, кстати, уже имели возможность видеть из вышеприведенного примера с Солоном. Для всей этой проблематики по-прежнему сохраняют большое значение, продолжают быть принципиально важными классические работы М. Нильссона[276].
Подчеркнем существенный момент. Крайне наивным было бы полагать, что историописание в Греции возникло из какого-то бескорыстного интереса к прошлому. Антикварные штудии, порожденные таким интересом, правда, тоже возникли на эллинской почве, но позже, и к тому же они никогда не вливались в единое русло с историографией как таковой или, по крайней мере, с ее основным направлением[277]. Историописание, повторим и подчеркнем, возникает из интересов насущнополитических, из попыток объяснить и оправдать те или иные факты настоящего и даже будущего.
Сказанное последним — относительно будущего — может, на первый взгляд, показаться преувеличением или вызвать некоторое недоумение. Однако достаточно четко интенция эта выражена, например, у великого Фукидида — в ряде отношений «образцового» античного историка. Напомним его приобретшую широкую известность сентенцию: «Мой труд создан как достояние навеки (ktema es aiei), а не для минутного успеха у слушателей» (Thuc. I. 22. 4). Почему, собственно, историческое произведение — «достояние навеки»? Сам же Фукидид во фразе, которая предшествует только что процитированной, дает необходимое разъяснение: его трактат пригодится тому, «кто захочет исследовать достоверность прошлых и возможность будущих событий (могущих когда-либо повториться по свойству человеческой природы в том же или сходном виде)» (Thuc. loc.cit. Курсив наш. — И.С.).
В этом-то и дело: прошлое так или иначе повторяется в будущем. Задолго до стоиков, придавших этой идее «вечного возвращения» категорически обязательную форму, о том же говорил (пусть не столь категорично, скорее в сослагательном наклонении) Фукидид. Перед нами циклизм, без которого античность, насколько можно судить, вообще не жила[278], что бы ни говорили в опровержение данного тезиса.
А разве не из него же исходит знаменитое цицероновское Historia magistra vitae? Обычно это изречение приводят изолированно, но, возможно, небесполезно будет дать соответствующий пассаж целиком: «А сама история — свидетельница времен, свет истины, жизнь памяти, учительница жизни, вестница старины…» (Cic. De or. IL 9. 36). История именно потому «учительница жизни», что она «свидетельница времен» и «жизнь памяти»[279]. Прошлое опять же определяет собой будущее. Добавим здесь, что стоицизм с его законченным циклизмом, бесспорно, повлиял на Цицерона, который, хоть и не считал себя адептом этого учения, но всё же относился к нему в целом положительно (в отличие, например, от эпикуреизма).
Но оставим Цицерона, поскольку говорим все-таки о греках, да заодно перестанем распространяться и о будущем: более важна для нас, разумеется, связь истории с настоящим.
2. Возвращаясь к эллинскому миру, добавим еще: ситуация с использованием исторической аргументации в исторической полемике значительно осложнялась еще и тем, что Греция была не единым государством, а конгломератом сотен независимых полисов. И если не в каждом, то в очень многих из них существовала, само собой, своя историческая традиция, писали свои историки[280].
Рискуем надоесть постоянной оговоркой, что причина тому — опять же не абстрактный интерес к изучению древностей, а нужды политической полемики; но что ж поделать, если так оно и было? Из-за постоянных межполисных споров, в которых, как отмечалось, регулярно обращались к категории «исторического права», возникало большое количество конкурирующих исторических традиций — каждая, понятно, с целью обосновать какие-либо претензии. И представители любой из этих локальных школ историописания имели, бесспорно, свои аргументы.
275
Хотя и обладавшая особыми темпоральными качествами (ср. в данной связи:
276
Прежде всего:
277
В изучение этого круга вопросов наибольший вклад внес Арнальдо Момильяно. См.:
278
Ср.:
279
Цицерон даже на фоне других античных ораторов выделялся предельной тщательностью в подборе слов. Он никак не написал бы «vita memoriae, magistra vitae», (т. e. не употребил бы дважды vita на протяжении четырех слов) если бы не хотел сделать этим специальной акцентировки; в противном случае получается грубая тавтология, вряд ли допустимая даже для новичка в искусстве красноречия.
280
Мы говорили об этом подробнее в докладе «Превознести афинян перед афинянами: Локальные традиции историописания в классической Греции» на проведенном Центром истории исторического знания в апреле 2010 г. Круглом столе «Локальные исторические культуры и традиции историописания».