И опять таки, все это почти верно. Нелепо было бы, в самом деле, связывать с «камнем» или «деревом» представление о воле, чувстве и т. п. Но, во-первых, уже эволюция подстановки от «души» до «вещей в себе» показывает, что подстановка не сводится обязательно к такому грубому антропоморфизму. А во-вторых, к чему на практике приводит позиция ограниченной подстановки? Именно к этому грубому антропоморфизму, только в новой форме.
В самом деле, эмпириокритики рассматривают мир, как совокупность комплексов опыта, между которыми различают физические (ряд независимый) и психические (ряд зависимый). В то же время признается принципиальная равноценность человеческих высказываний: если человек А и человек В сообщают друг другу, что они видят такой-то, положим, водопад, и если их высказывания сходятся, то надо признавать, что они его, действительно, видят и притом видят один и тот же водопад. Возможно, что они его видят не вполне одинаково или очень неодинаково, но остается то, что известный физический комплекс элементов опыта — «водопад» — входит в той или иной мере в систему опыта и человека А, и человека В именно, как определенный физический комплекс элементов пространственных, тактильных, температурных, цветовых и т. д. Пусть они оба только впервые увидели этот водопад, а раньше о нем ничего не знали. Значит, он впервые возник для них, в системе их опыта. Но как физическое тело, он, конечно, существовал и раньше. Его видели другие люди и животные; он входил в систему их опыта с некоторыми вариациями по сравнению с тем, что нашли в своем опыте наши два путешественника, но основная общность физического комплекса и тут остается.
Но предположим, что наши путешественники первые вообще из людей и животных открыли этот водопад. Раньше этот комплекс не входил ни в какую систему опыта. Но он существовал? Да, несомненно: кто бы ни пришел к нему из людей или животных, комплекс «водопад» вступил бы в систему его опыта. Но ведь никто не приходил? В какой же системе опыта существовал этот сложный комплекс цветовых, пространственных, тактильных и т. д. элементов? Ни в какой. Сказать, что он существовал в системе опыта людей А и В, которые его впоследствии увидят, значит сказать, что он существовал в будущем, — то есть не существовал. Совершенно тот же смысл имеет выражение «существовать в возможном опыте» таких-то людей или животных. Если же водопад, не существуя ни в какой системе опыта, тем не менее существовал, то он существовал в себе, если он не существовал ни для кого из живых организмов, то он существовал для себя. В себе и для себя! Но что же существовало-то? Комплекс цветовых, пространственных и т. д. элементов, каким впоследствии является «физическое тело» водопад, в моей, вашей и т. д. системе опыта.
Итак, водопад существует не только в той или иной системе опыта, для того или иного наблюдателя, но так же и независимо от всякой системы опыта, независимо от всякого наблюдателя. И что же? От этого он чувствует себя нисколько не хуже. Он все такой же. Он не «дань» еще никакому постороннему наблюдателю, но уже «дань» самому себе в таком же приблизительно, виде, в каком его будут созерцать туристы. Выражаясь еще грубее: независимо от зрителя, он видит себя таким же, каким зритель его увидит. Это антропоморфизм самый несомненный. И в то же время, это неизбежный результат того ограничения подстановки, которое свойственно позитивистам.
Признать существование комплексов, вступающих в ту, другую, третью систему опыта — значит признать их существование «в себе». В то же время формально отвергнуть по отношению к ним всякую подстановку — значит в качестве этого «в себе» подставить тот самый вид, в каком они нам самим представляются. Подстановка остается, но в самой худшей форме.
Попытка простого уничтожения «вещей в себе» приводит, таким образом, новейших позитивистов к противоречиям антропоморфизма.
IXЕсли буржуазный позитивизм, в лице своих лучших представителей, и запутывается в глубокое противоречие на почве неправильного отношения к методу «подстановки», то во всяком случае по отношению к стране идолов, его позиция достаточно радикальна. Их некуда девать в этой философии — места для них совершенно не остается. Как ни понимать комплексы элементов опыта — они все равно остаются только отрывками системы опыта, и ничем больше. Не совсем так обстоит дело с новейшим материализмом и специально с той его версией, которую, опираясь на Гольбаха, популяризирует Плеханов.
Старинный материализм физиков был позитивен в высшей степени. Если он называл «материю» сущностью вещей, то ни слово «материя», ни слово «сущность» не имели тут метафизического значения. Материя понималась в смысле того объекта, с которым имеют дело механика, физика и химия, а сущность означала просто материал всего существующего. Всякое бытие, физическое и психическое, представлялось комбинацией материальных атомов в движении. Атомы же тогда понимались просто как твердые тельца предельно малого объема. Мир опыта был единственным существующим миром; среди атомов негде было поместиться идолам всякого рода оружия; создавались полушутливые формулы вроде уже упомянутых нами intermundia — расщелин мира. Страна идолов так же радикально устранялась этим материализмом, как новейшим позитивизмом.