С Гоморрою напомнят вдруг:Чтобы гордыня усмириласьИ, смертный пережив испуг,
К возвышенному обратилась;Чтоб Зависть тотчас поняла,Как гнусен червь – и устыдилась;
Чтоб Гнев узрел, в чем корень зла,И свой унял жестокий норов;Чтоб Леность сразу за дела
Взялась без дальних разговоров;Чтоб жадность раздала свой клад,Познав бессмысленность затворов
И страхов ежедневный ад;Чтоб любодеи клятву далиЗабыть про похоть и разврат;
Чтобы обжоры зарыдали,Очнувшись, о своей вине;Чтоб даже пьяницы в кружале,
Забыв о мерзостном вине,Душою потянулись к Богу, –Вот ведь чего хотелось мне,
Вот отчего я бил тревогу!Не окна я ломал – будилТех гордых, что, греша помногу,
Небесных не боятся сил,Не внемлют голосу провидца!Но тщетно я потратил пыл.
О величайшая Блудница,Тщеславный, лживый Вавилон!Твои виссон и багряница
Не скроют бесов легион,Кишащих в этих тесных стенах;Ты лишь обманчиво силен;
Кровь мучеников убиенныхВзывает к небу, вопияО вероломствах и изменах.
Их вопль услышит СудияИ скоро отомстит, нагрянувС чумой и гладом на тебя;
И ты падешь, в ничтожность канувВсем прахом башен и колонн,Дворцов и гордых истуканов,
Чтоб стать навеки средь племенПредупреждением нелишним,Как Град Греха, что сокрушен
Благим и праведным Всевышним.
На смерть Томаса Уайетта
Здесь упокоен Уайетт, враг покоя,Тот, что дары редчайшие сберегВ душе, гонимой злобою мирскою:Так зависть благородным людям впрок.
Ум, смолоду не ведавший безделья,Подобный кузнице, где всякий часВыковывались славные издельяБритании в прибыток и в запас,
Лик, поражавший добротой суровойИ горделивостью без похвальбы,И в бурю, и в грозу всегда готовыйСмеяться над капризами судьбы,
Рука, водившая пером поэта,Что Чосера, казалось, превзойдет:Недостижимая доныне мета,К которой и приблизиться – почет,
Язык, служивший королю немалоВ чужих краях; чья сдержанная речьДостойные сердца воспламенялаПреумножать добро и честь беречь,
Взгляд, мелкими страстями не слепимый,Но затаивший в глубине своейСпокойствия утес неколебимый –Риф для врагов и якорь для друзей,
Душа небоязливая, тем пачеКогда за правду постоять могла:Не пыжавшая перьев при удаче,В беде не омрачавшая чела,
Мужская стать особенного рода,В которой слиты сила с красотой, –Таких людей уж нет! Увы, ПриродаРазбила форму для отливки той.
Но Дух его, покинув прах телесный,Вернулся вновь к Христовым высотам:Живой свидетель истины небесной,Ниспосланный неблагодарным нам.
Сколь ни скорби теперь – все будет мало;Земля, какой Алмаз ты потеряла!
Джон Харингтон из Степни
(1517?–1582)
Занимал должность хранителя королевских зданий при Генрихе VIII. После смерти первой жены служил принцессе Елизавете и сохранил ей преданность в опасные времена королевы Мэри. Харингтон писал изящные стихи всем шести фрейлинам принцессы Елизаветы и в конце концов женился на одной из них, Изабелле Маркем. Елизавета была крестной их первенца Джона, будущего поэта (сэр Джон Харингтон, 1561–1612). Чтобы различить отца и сына, принято к имени старшего прибавлять «из Степни», а к имени младшего его рыцарский титул «сэр».
Дражайшей матушке – о сражении, коего свидетелем я стал
Великий приключился бой –Хотя убитых нет –Меж тем, писать ли мне письмо,Иль отложить ответ.
У первой рати во главеСтоял Сыновний Долг,Но сэры Спех и НедосугВели враждебный полк.
Спех в западню меня загналИ выхода лишил,А Недосуг со всех сторонВойсками обложил.
Но капитан Сыновний ДолгПодвиг меня писатьИ бодро воодушевилСлабеющую рать.
Бой краток был и не кровав,Хоть в эти полчасаЯвили обе стороныОтваги чудеса.
Кому ж Фортуна в этот разПобеду отдала?Тому, кто против двух одинДержался, как Скала.