…этот древнийКолосс, чей лик суровый искаженМорщинами с тех пор, как он низвергнут,Сатурна изваянье; я – Монета,Последняя богиня этих мест,Где ныне лишь печаль и запустенье.
Трудно поверить, но именно сюда, в церковь Аракели каждую неделю по воскресеньям приходил к обедне Вячеслав Иванов с дочерью Лидией и сыном Дмитрием. В 1936–1939 годах он жил рядом, на впоследствии снесенной Улице имени Тарпейской Скалы (Монте Тарпео); если кто забыл, с этой скалы римляне сбрасывали предателей. Похоронив в России двух любимых жен, перейдя в католическое вероисповедание, он жил в фантастической квартирке на вершине Капитолия, на самом краю Монте Тарпео. Внизу под стеной каким-то чудом лепился маленький «журчливый садик», воспетый поэтом, – с фонтаном, с розами и лозами, с бюстом ми-келанджеловского Моисея в нише. Туда вела лестница, которую Зинаида Гиппиус описывала как «шаткую, коленчатую, со сквозными ступеньками, похожую на пожарную». Какие разные бывают судьбы, какие разные лестницы.
Я посетил старое протестантское кладбище возле Пирамиды Кая Цестия – натуральной пирамиды, сооруженной одним из римских патрициев по египетскому образцу. Если фотографировать памятник Джону Китсу, стена Пирамиды обязательно влезает в кадр. Привет тебе, Кай! Вообще, кладбище закрытое, но тех, кто приходит не просто так, пускают. Имени Китса, например, было достаточно. Служитель, который меня впустил, извинился, что не может проводить сам, потому что время обеденное, и показав тропинку в дальний угол кладбища, вернулся к товарищам на служебную терраску. Рядом с Китсом похоронен художник Северн, который привез его в Рим и ухаживал за ним во время последней болезни; на их симметричных памятниках – барельефы лиры и палитры. А в глубине сада, у подножья старинной башни, погребен прах Перси Шелли, другого романтического гения Англии; он утонул в море через год после смерти Китса, успев оплакать его гибель в поэме «Адонаис». На кладбище живут кошки; могилу Китса, например, облюбовали два увесистых черных кота, работающих на пару, Лентяй и Попрошайка: один спит в траве у постамента, сторожит участок, другой выходит навстречу посетителю, намекает на желательность добровольных даяний. У меня, к стыду моему, ничего с собой не было.
К незвучным этим снизойдя стихам,Прости, богиня, если я не скроюИ ветру ненадежному предамВоспоминанье, сердцу дорогое.Ужель я грезил? или наявуУзнал я взор Психеи пробужденной?Без цели я бродил в глуши зеленой,Как вдруг, застыв, увидел сквозь листвуДва существа прекрасных. За сплетеннойЗавесой стеблей, трав и лепестковОни лежали вместе, и студеныйРодник на сто ладовБаюкал их певучими струями…
Душистыми, притихшими глазамиЦветы глядели, нежно их обняв;Они покоились в объятьях трав,Переплетясь руками и крылами.Дыханья их живая теплотаВ одно тепло сливалась, хоть устаРукою мягкой развела дремота, –Чтоб снова поцелуями без счетаОни, с румяным расставаясь снова,Готовы были одарять друг друга…Крылатый этот мальчик мне знаком;Но кто его счастливая подруга?
В семье бессмертных младшая она,Но чудотворней, чем сама Природа,Прекраснее, чем Солнце и ЛунаИ Веспер, жук лучистый небосвода;Прекрасней всех! – хоть храма нет у ней,Ни алтаря с цветами,Ни гимнов, под навесами ветвейЗвучащих вечерами;Ни флейты, ни кифары, ни дымковОт смол благоуханных;Ни рощи, ни святыни, ни жрецов,От заклинаний пьяных…
О Светлая! Быть может, слишком поздно,Бесплодно воскрешать ушедший мир,Когда священны были звуки лир,Лес полон тайн и небо многозвездно.Но и теперь, хоть это все ушло,Вдали восторгов, ныне заповедных,Я вижу, как меж олимпийцев бледныхИскрится это легкое крыло.Так разреши мне быть твоим жрецом,От заклинаний пьяным;Кифарой, флейтой, вьющимся дымком –Дымком благоуханным;Святилищем, и рощей, и певцом,И вещим истуканом!
Да, я пророком сделаюсь твоим –И возведу уединенный храмВ лесу своей души, чтоб мысли-сосны,Со сладкой болью прорастая там,Тянулись ввысь, густы и мироносны.С уступа на уступ, за склоном склонСкалистые они покроют гряды,И там, под говор птиц, ручьев и пчелУснут в траве пугливые дриады.И в этом средоточье, в тишинеНевиданными, дивными цветами,Гирляндами и светлыми звездами –Всем, что едва ли виделось во снеФантазии, шальному садоводу, –Я храм украшу – и тебе в угодуВсех радостей оставлю там ключи,Чтоб никогда ты не глядела хмуро,И яркий факел, и окно в ночи,Раскрытое для мальчика Амура!