В таких наставлениях нуждались, конечно, не язычники, а недавно обращенные евреи. Они, видимо, «пришли» и «поклонились» Филадельфийской Церкви, но не сразу приобрели нужную силу духа и ясность христианского сознания. В ответ на их сомнения святой Игнатий настаивает, что сами пророки «на Христа уповали и Его ожидали, и спаслись верою в Него, посредством единения со Иисусом Христом» (Филад. 5). Напрасны попытки дополнять или улучшать христианство еврейством, ибо Ветхий Завет всецело ведет к Новому: «Не христианство уверовало в еврейство, а еврейство — в христианство» [97], устраняя тем самым попытку как дополнять христианство, так и вносить разделения между христианством и ветхозаветным иудейством, которое во Христе получило свое подлинное осуществление и завершение.
Так святой Игнатий, отнимая всякую почву для разделения в Церкви христиан-язычников с христианами из евреев, соединял их «в едином теле Церкви» Христовой (Смирн. 1). Святой Игнатий чувствовал свое особое призвание в том, чтобы устранять всякие поводы, нарушающие единство церковное. Особенно ясно он получил на это указание свыше от Духа Святого, будучи среди филадельфийцев: «Я делал свое дело, как человек, предназначенный к единению» (Филад. 8). «Дух возвестил мне, говоря так: Без епископа ничего не делайте, блюдите плоть свою, как храм Божий, любите единение, бегайте разделений, будьте подражателями Иисусу Христу, как Он Отцу Своему» (Филад. 7). Несмотря на «любопрения» некоторых, святой Игнатий нашел в Филадельфийской Церкви «скорее очищение, чем разделение» (гл. 3), нашел ее «помилованной и утвержденной в единомыслии Божием» с непоколебимым и кротким епископом во главе.
После святого апостола Иоанна Богослова святой Игнатий был не единственный выдающийся наставник филадельфийцев. Среди них самих прославилась пророчица Аммия Филадельфийская. Она приобрела известность далеко за пределами Филадельфии. Писатели христианские II в. вспоминают ее наравне с ветхозаветными пророками: Агавом, Иудой и Силой, с дочерями Филиппа диакона, о пророческих дарованиях которых говорит книга Деяний[98]. В середине II в. Филадельфийская Церковь имела случай очень твердо засвидетельствовать свою верность слову терпения Господня. Из среды филадельфийцев около 160 г. вышли те одиннадцать (у Евсевия двенадцать) мучеников, которые пострадали в Смирне вместе со святым Поликарпом Смирнским, проявив такую твердость в разнообразных и утонченных мучениях, что для всех было ясно, говоря словами современного им описания, что «Христос Сам им сопутствовал» и дал им эту силу. Их тела были растерзаны так, что обнажились внутренности. Наконец, их отдали на растерзание зверям. Особенно прославился из их числа мужественный Германик, с помощью Божественной благодати победивший естественную боязнь телесной смерти. Своим словом он поддерживал мужество страдавших с ним; а когда проконсул, желая поколебать его, убеждал пожалеть о своей слишком ранней и цветущей молодости, он не задумался и смело пошел к зверю, раздразнил и ударил его, чтобы скорее избавиться от неправедной и беззаконной жизни среди язычников. Весь народ, видевший славную смерть его, поразился мужеству боголюбивого мученика[99]. Так на всем протяжении этого периода расцвета Малоазийских Церквей Церковь Филадельфийская горела ровным светом благодатной жизни: являла дар пророчества, обращала к истине противников, прославилась мучениками.
О Вифинской Церкви мы имеем некоторые сведения в упомянутом уже источнике — докладе-письме к императору Траяну правителя Вифинии и вместе известного ученого Плиния Младшего (племянника естествоиспытателя). Доклад этот, писанный в 111–114 гг., говорит нам многое. Просвещенный правитель был в затруднении от малоазийского христианства, как лет через десять после него проконсул Асии— Серенний Граниан (или Сильваний Граниан), который в свою очередь обращался по этому же поводу к преемнику Траяна — императору Адриану.
В своей провинции Плиний нашел множество людей всякого возраста и общественного положения, которые приняли христианство. Он считал себя призванным задержать религиозные христианские верования. Императорским приказом были незадолго до того запрещены всякие частные общества (гетерии), как нарушающие принципы римского государственного строя, на страже которых добросовестно и строго стоял император Траян. Христиане, однако, по необходимости принуждены были вести себя так (тайно собирались, совершали таинства, выбирали и посвящали духовенство и прочее), что упорно нарушали требования императора. Плинию как юристу и государственному человеку была непонятна и противна эта «упорная закоснелость в суеверии», как он выражается о христианах. «Я не сомневался, — пишет он императору, — что каково бы ни было их исповедание, во всяком случае упорная и непреклонная закоснелость, их упорство и нераскаянность заслуживают казни».
Плинию, как истому римлянину, казалось, что всё, не исключая и веры, должно преклоняться перед требованиями государства. В этом он был единодушен со своим другом — императором Траяном, который, вручая ему государственный меч префекта претории, сказал: «Употребляй этот меч в мою защиту, если я буду царствовать хорошо, и — против меня, если я буду дурным государем». Таков был Траян, таковы были и близкие ему люди. Всё в жизни — для блага государства. Ни для кого и ни для чего не было исключения. В христианах, которые имели свои особые ценности, он увидел независимых и непокорных римским законам людей. Но при множестве «зараженных», когда впала в «суеверие», по выражению Плиния, чуть ли не вся провинция, задача ученого правителя была, конечно, не всех казнить, а, по возможности, «исправить». Плиний надеялся на успех: уже некоторые, испуганные казнями, поколебались. «…Почти опустевшие храмы богов опять начинают наполняться, — с удовлетворением отмечает он, — священные церемонии, давно прекращенные, опять совершаются и откармливаются жертвенные животные, для которых до сего времени весьма редко находился покупатель».
Плиний надеется казнью упорных и снисхождением к отрекающимся от Христа исправить свою провинцию. Но его затрудняет юридический вопрос: можно ли, не нарушая закона, миловать христиан, отрекшихся от своей веры? Если христианство само по себе преступление, как, например, убийство, воровство, которое не милуется, то как миловать кающихся? Во всем письме чувствуется, что христиане попали в руки опытного юриста и вместе государственного человека. Он стремится быть на страже закона и вместе ищет государственной пользы. В отношении к христианству он считает нужным оказывать снисхождение, так как «много народа может исправиться, если оказывать снисхождение кающимся в заблуждении». Но, затрудняясь брать на себя решение этого юридического и вместе государственного вопроса в общей форме, Плиний представляет свои затруднения и соображения императору.
Известно, что мудрый правитель ошибся. Хотя государство, и в частности Траян, приняло его точку зрения (Траян ответил письмом, которое в общем одобряло взгляд Плиния[100]) и в дальнейшем придерживалось общего правила: упорных и верных казнить, отрекающихся — миловать, — но упорные и верные мученики, в конце концов, победили. Пусть многие отпали, остальные не только сами спаслись, но, вопреки Плинию, обратили ко Христу и само государство. Интересно отметить, что, как мы увидим дальше, именно вифинские мученики немало этому посодействовали (мученики никомидийские при Диоклетиане).
100
Траян только добавил правило, что христиан разыскивать не надо, а если кто донесет суду и докажет, что такой-то — христианин, то его казнить, если он не отречется.