Даже удивительно, как автор ухищряется затемнить азбучные истины, которые вынужден упомянуть в рассказе о начале Моравской миссии. Мораванам нужен не только миссионер и учитель-катехизатор, но и епископ, т. е. совершитель богослужения на славянском языке. Рим этого не дает, а вот из Византии «на вься страны добр закон исходит». Значит, что мораване испрашивают себе не греческого катехизатора вместо латинского и не в греческом языке состоит «доброта закона, исходящего от греков на все страны». Что дело идет о продолжении уже начатой Византией славянской вероучительной и богослужебной миссии и только о приложении ее к новой территории и новому народу. Молва об этом стала известна в Моравии, и ни о чем другом мораване и не имели нужды ходатайствовать в Византии. Другими словами: святые братья Солунские уже стали всему славянскому миру известными. Потому-то и имп. Михаил, обращаясь к К. Философу, так прямо и говорит, что дело славянской миссии у них в Византии новое и уникальное. Других миссионеров для славян нет: «сию бо речь (это древне-славянское слово равно латинскому rеs в смысле предмета, а не слова только или названия предмета) не может им никтоже исправити, якоже ты». И дальше становится понятным, что больной и слабый Константин на эту миссию с самоотвержением и энтузиазмом отзывается: «с радостью иду тамо». И вдруг после этих прозрачных предпосылок всей миссии как продолжения и лишь нового приложения, того, что уже начато, вдруг детски-нелепый вопрос: «а есть ли у славян буквы?» Букв, по-видимому, нет. Константин по слову императора, как чародей языкознания, должен получить от Бога чудесную помощь. И дальше все многолетнее дело перевода Библии и богослужения осуществляется в одно мгновение перед отправкой в Моравию. Выдумка искусственного чуда. Узкий националист мораванин думает украсть примат великого подвига славянских апостолов во славу своего племени.
Когда дальше передается содержание ответного письма импер. Михаила к кн. Ростиславу, автор тоже, вероятно, немало слов и фраз искалечивает во имя своего национального тщеславия. Но все же истина снова выступает на первый план. Мораване опять выявляются как лишь вторичная точка приложения уже до них сложившегося в Византии дела славянской миссии. Императорское письмо звучит так: «Бог, иже велит всякому дабы в разум истинный пришел… Видев веру твою и подвиг, сьтвори ныне в наши лета, явль буквы в ваш язык, его же не бе испрьва было, «о токмо в перьвая лета (как будто намек на дату Храбра об изобретении письмен в 855 г., когда Михаил еще царствовал вместе с Феодорой, с 842 г. по 856 г.) да и вы причьтетеся великих языцех, иже славят Бога своим языком. И пути послахом, ему же я Бог яви, мужа честна и благоверна и книжна зело Философа, и сь прими дар больший и честнейший паче всякаго злата и сребра и камения драгаго и богатства преходящаго. И подвигнися с ним спешно. Утверди речь (rеs, т. е. самое дело) всем сердцем взыскати Бога.., И память свою оставляя прочиим родом, подобно великому царю Константину». Опять ясно, что вручаемый дар состоит не в одной азбуке и не в одних первых строках перевода евангелия Иоанна, а в целой национальной литературе.
Если бы дело шло, как хочется мораванскому фальсификатору, о смелой выдумке князя Ростислава и первой только готовности Константина Философа послужить этой выдумке, то святые братья ехали бы в Моравию почти с пустыми руками и, проповедуя там устно, были бы еще беспомощны наладить школу, ибо не было бы еще текстов для обучения учеников и детей. Между тем жизнеописатель не стесняясь говорит нам, что как только Константин доехал до Моравии, так тотчас поставил на ноги многолюдную школу и развернул перед ней широкий круг богослужебных книг:
«Дошедши же ему Моравы, с великою честию прият его Ростислав. И ученики собрав и выдаст их учити, вскоре же весь церковный чин приемь, научи я утреницы и часовом и вечерни и павечернице и тайней службе… Отврьзошася по пророческому словеси ушеса глухых, услышаша и поспеша…»
Тенденциозное в этом духе моравское сказание было под руками и у нашего киевского летописца. Мы узнаем текст этого сказания по пергаменному списку XV в. в рукописи Троиц. Серг. Лавры: «Cе слышав царь Михаил и созва философы вся и сказа им речи вся словенских князь. И реша философи: есть муж в Селоуне, именем Лев, суть у него сынове разумливы, языку словенску хитра, два сына у него философа…» «Сима пришодьшема, начаста сьставляти письмена aзбуковная словиньски (вариант: азбуки писанныя и истолкованья словеньскы) и преложиста Апостол и Еуангелье…» Здесь тенденция доходит до того, что, признавшись в начале, что солунские братья словенскому языку «хитра», все-таки составление азбуки и начала переводов перенесено автором уже на моравское время. Но и этому фальсификатору было трудно затушевать общеизвестный факт, что солунские братья как почерпнули свое знание живого славянского языка из местного македонского источника, так и сделали из него естественно первое миссионерское употребление тут же, у себя дома, среди македонцев. Но мораванский фальсификатор, пересадив самое начало всей славянской миссии к себе в Моравию, переместил также и факт македонской миссии после своей, моравской. Он утверждает, что, уже, поработав в Моравии, «Костянтин возвратися вьспять и иде учить болгарьскаго языка, а Мефодий оста в Мораве». Итак, даже моравский патриот vоlеns-nоlеns, но вынужден признать исторический факт о первенстве македоно-болгарской миссии. Оно и быть иначе не могло, если солунские братья, уже начиная с 855 г., имели какую-то часть сделанных ими переводов с очевидной миссионерской целью. Они не могли не делать в этом направлении ближайших опытов, и болгарское предание глухо упоминает о крещения св. Константином македонских славян «на реке Брегальнице».