крестьянской среды, разбогатевшие от счастливого торга и промысла.
В-третьих, землевладельцем Поморского края можно считать и самого великого государя московского, если помнить, что в Поморье были "дворцовые" земли, и если признавать, что право собственности на "черные" земли принадлежало не их действительным владельцам, а великому государю. Принимая эту точку зрения, мы можем не вводить в наш перечень владельческих элементов в крае - крестьян, "владевших своими деревнями", сидевших "на государевой земле", но на своих "ржах и роспа- шах". В-четвертых, наконец, правами землевладельческими пользовались церкви. Они в северном крае имели своеобразное общественное значение, служа не для одной только молитвы. Церковная трапеза была местом для мирского схода и суда; при церкви призревались убогие и бедные. Отсюда та заботливость, с какою северное крестьянство относилось к благосостоянию своих церквей.
Такое распределение права собственности на землю придавало московскому северу оттенок демократичности. Высший слой московского общества - боярство и московское дворянство - отсутствовал в этом крае. Из местных землевладельцев не могло составиться такого круга привилегированных лиц, который мог бы усвоить себе политические притязания на почве аграрного господства и мог бы увлекать за собою население к достижению местных и частных целей. Владельцы старых "боярщин" и вновь разжившиеся семьи, в роде вычегодских Строгановых, чердынских Могильниковых, двинских Бажениных и др., были редкими исключениями, жили и действовали в одиночку и не всегда успевали даже обелять свое тяглое богатство. Монастыри же в сфере земельного хозяйства искали только хозяйственного дохода и не обращали своих сил и средств на сторонние цели. На монастырских землях, как бы ни была велика зависимость земледельца от монастыря, крестьянин чувствовал государево тягло, которое падало на его крестьянский "мир" и давало этому миру известное устройство. Тот же "мир" - крестьянский или посадский - действовал уже с полною свободою от частных воздействий на черных и дворцовых землях - "в государевой вотчине, а в своем посе- лье". "Мир" - это и есть та общественная форма, которою преимущественно жил север; она смотрит на нас отовсюду: и с государевой земли, и из-за монастырского тархана, и из-за строгановских льгот.
Как известно, старые представления об этом "мире", т.е. тяглой северно-русской общине, потерпели крушение после наблюдений А.Я. Ефи- менко и последующих исследований. Теперь вряд ли кто решится представлять себе "волость" XVI века с теми чертами крестьянской общины, какие, по указанию позднейшей практики, получили определение в 113-й статье Положения 19 февраля 1861 года. Осторожнее не настаивать на существовании в волостях не только общинного хозяйства с земельными переделами, но и вообще однообразного порядка землевладения и землепользования. Объединенная податным окладом и организованная в целях правительственно-финансовых, "волость" (и всякое аналогичное ей деление) прикрывала своею внешней податной, а местами и судебно-поли- цейской организацией весьма различный хозяйственный строй - от патриархально-родовой общины до простой совокупности частных хозгйств, принадлежащих владельцам разного общественного положения. Но это разнообразие внутреннего строения тяглых общин не мешало им выработать твердый и однообразный порядок в разверстке и отбывании государева тягла и в устройстве общинного управления, отданного властью в руки самих тяглых общин. Как совокупность плательщиков, организующих порядок своего платежа и наблюдающих за исправностью податных хозяйств, волостной "мир" представляет собою нечто определенное и однообразное, такую действительную силу, которой правительство не колеблется вверить не один сбор подати, но и охрану полицейского порядка и вообще администрацию и суд в губных и земских учреждениях. Особенно интересно, что губное право распространяется в XVI веке не в одних государевых черных землях, но и среди крестьянских "миров", живущих в монастырских вотчинах. В смутную пору, как увидим в своем месте, тяглые "миры" Поморья явили большую способность к самодеятельности и нашли в себе и средства и людей как для устройства своих внутренних дел, так для борьбы за то, что они считали законным и правым.