— Я не монах, а белец, — отвечал келейник — мне можно есть курочку. Повели, владыка святый, я, пожалуй, припасу, как бы про себя, а ты и покушай.
Лакомый епископ охотно согласился на предложение келейника. Давно не едал он вкусной пищи. Келейник так и сделал, как говорил. Сжаривши монастырскую курочку, подал на стол епископу; но в то самое время, когда Епифаний занялся запретным блюдом, по знаку, неприметно для него данному искусителем-келейником, вошли один за одним казначей Павел с другими старцами. Вошли, посмотрели и, слова не сказав, пошли вон из кельи, будто за надобностью какою приходили, да не вовремя. А Епифаний, как скоро они ушли, пеняет келейнику:
— Что бы тебе дверь-то запереть, а ты не запер.
А келейник его, как малого ребенка, уговаривает:
— Ничего, владыка святый. Ты ведь больше их — они тебе не указ.
Епифаний согласился с келейником.
Казначей Павел с прочими свидетелями соблазнительной трапезы ветковского епископа не пустили дела в огласку. Им нужнее всего было то, чтобы наверное узнать, обливая Епифаний или погружен, и действительно ли он привержен к старообрядству. Дали келейнику, которому добродушный епископ совершенно вверился, новое наставление.
Однажды Епифаний, здоровье которого таяло, как свечка, сидел грустный, задумчивый. Подошел к нему келейник.
— А что, владыка святый, спрашивает, есть ли у тебя родственники в Киеве?
Этот вопрос за живое тронул Епифания. У него вся душа была в родных. Сердце у него было доброе и доверчивое, и пустился он в откровенные разговоры с келейником.
— Есть же, кажу, — отвечал он со вздохом, — есть племянники и внучата есть…
На то келейник ему:
— Худое тебе житье здесь, владыка. Не взлюбили тебя и попы и старцы.
— И сам я вижу, что не взлюбили, — отвечал Епифаний, — и что делать, право, не знаю и не придумаю.
— Да напиши ты к своим письма, — сказал келейник, — уведомь о себе, что жив. Они о тебе обрадуются и попекутся о тебе.
«Прост он был человек, — замечает, передавая этот разговор, Иона Курносый, — поверил келейнику». Сейчас же сел за стол и стал писать письмо. Написав, говорит:
— Я, кажу, написал, да с кем пошлю?
— Поверь мне, владыка, письмо твое, — сказал келейник, — я добрых людей отыщу.
Доверчивый, простодушный Епифаний отдал письмо, а келейник прямо его к казначею Павлу.
Читают ветковские отцы письмо Епифания. Пишет он, «как раскольники его обольстили, и как разбоем на пути отнят, и как в Польшу его препроводили и привезли до своих еретических вертепов, где церковь их и раскольнический монастырь и слобода жителей-раскольников. «Учинили меня раскольники епископом, и поставил им по их просьбе двенадцать попов и шесть дьяконов, чего душа моя раскольников из младенчества ненавидела. Они же меня и возненавидели и держат под караулом. И не иное что помышляю себе от них, токмо как смерти».[89]
Тогда на Ветке и последние оставшиеся у Епифания сторонники отступились от него. Но нашлись благоприятели в ином месте.
Неподалеку от Ветки было местечко (ныне уездный город) Гомель, населенное тоже русскими выходцами, раскольниками. Гомельские старообрядцы и численностью, и богатством, и связями превосходили ветковских, но Ветка все-таки была как бы столицей всего старообрядства, ибо в ней одной была церковь, в ней одной служилась обедня. Пребывание при ней архиерея еще более возвысило эту слободу, и Гомелю при всем богатстве невозможно было с нею соперничать. Завидуя Ветке и не будучи очевидцами соблазнов, которые там производил Епифаний, но узнав об охлаждении к нему ветковцев, миряне Гомеля предложили ему переселиться к ним. Епифаний с радостью согласился. Построили они деревянную церковь, во всем подобную ветковской; епифаниевы попы освятили ее во имя Преображения Господня, а Епифаний, еще до размолвки с ветковскими отцами освятивший несколько антиминсов, послал один для гомельской церкви.[90] Когда ветковские миряне стали чуждаться попов и дьяконов епифаниева рукоположения, гомельские жители приняли их всех и решились во что бы то ни стало сделать свою Преображенскую церковь кафедральным собором старообрядческого епископа. И усиленнее прежнего звали Епифания к себе. Но Ветка не давала его, ибо не дешево ей стоил Епифаний. Гомельские жители хотели купить у ветковцев архиерея и денег не жалели, но ветковцы не брали никаких тысяч за Епифания, предвидя, что, в случае приобретения гомельцами епископа, много убавится блеска у ветковской церкви.
— Да отдайте же нам епископа Епифания, когда вам не надобен, — говорили гомельские старообрядцы.
90
Иона Курносый. Он в одном месте своего сочинения говорит, что сам Епифаний святил эту церковь, а в другом, что Епифанию некогда было освятить ее, а святили Варлаам Казанский с попами Епифаниева поставления. Последнее известие более сообразно с ходом дела. После каждой выгонки зарубежных раскольников, гомельская церковь (1735) была перевезена в Стародубье, но не потонула, как ветковская, ибо строена была не из дуба. Об этом Иона Курносый так рассказывает: «Ону церковь сломаше, по совету неправильных попов своих (то есть Епифанием рукоположенных), Иоакима и священно-инока Матвея, склавше плотами, по той же реце (Сожу) приплавивше к слободе поставиша, как и на месте стояла. И приспевшу времени священия, Иоаким поп повеле свящати сыну своему духовному Матвею. Он собрал собор от обливанцев Епифаниева согласия, как и он Матвей, и с ними оную церковь освятил и стал в ней служить и пречистыя тайны совершать». Поставлена была эта церковь в двух верстах от слободы Клинцов.