Анфим был такой человек, что если раз заберет он что-нибудь себе в голову, так уж чего бы то ни стоило, а пойдет добиваться задуманного до последней крайности. Не было силы, которая бы могла остановить его: упрямый был человек, гордый, и, считая себя умнее всех, не слушался ничьих советов, «Муж бессовестен был», — сказал о нем Иван Алексеев, может быть, знавший его лично. Страсть повелевать, ненасытное желание видеть толпу преклоняющуюся, благоговейно слушающую каждое его слово, принимающую каждое его веление беспрекословно, без рассуждения, — этот дух любоначалия преобладал в Анфиме. Этот-то дух гордыни и вовлек его в те поступки, которые, в глазах даже самых приверженных к нему старообрядцев, наложили темное пятно на память этого «великого страдальца». Удовлетворить его любоначалие теперь мог только архиерейский омофор, его-то и стал он искать всеми средствами, не разбирая их нравственного достоинства. Ехать в Яссы и, подобно Епифанию, получить там архиерейскую хиротонию — сделалось целью его жизни; он был уверен, что рано ли, поздно ли, но такими или иными средствами, а уж достигнет он архиерейства, и без всякого зазрения совести, с совершенным спокойствием, стал называть себя «нареченным епископом». Как в старину «нареченные епископы» управляли церковью и действовали по-святительски, воздерживаясь только служить по-архиерейски и рукополагать священников и дьяконов,[136] так и Анфим стал теперь управлять в Боровицах по-епископски, тайно сносясь с молдавскими старообрядцами и собирая сведения, как, где и от какого греческого митрополита удобнее будет получить хиротонию. Он имел в виду и митрополита ясского, и митрополита браиловского, и архиепископа крымского. Подкупность фанариотов была ему хорошо известна, и, располагая заплатить за омофор деньгами Елизаветы в таком размере, какого они потребуют, Анфим, у которого на памяти были все церковные уставы, не смущался правилами, по которым за деньги рукополагающий во епископы и рукополагаемый — оба подлежат лишению сана и извержению из церкви.[137] Не каноны смущали его, а затруднительность дела. Надо ехать за Днестр или в Крым, надо просить господаря или хана, надо ожидать неминуемых препятствии со стороны местных липован или же искать их любви и покровительства, а это было для него невозможно: его гордая, высокомерная натура никогда бы не допустила его до такого, по его мнению, унижения. В это время (в 1752 г.) был в пределах польских Афиноген. Анфим и обратился к нему за хиротонией. «Не вем, кому дивиться, — говорит по этому случаю Иван Алексеев в своей «Истории о бегствующем священстве», — народному ли нечувствию или толикой страшной дерзости Анфимове? Яко толикий муж ведущий, и толико терпение за древнее пострадавый, легкими юзами любоначальства связан, тако паде и многим смех на себе привлече, разумным же страх, яко тако скорыма ногама к подложному епископу притече и неиспытно велие на себе обязательство оному даде, во вся дни потати и покорятися тому и прочая».[138]
Афиноген, получив значительную сумму денег из сундука московской барыни, преобразившейся в раскольническую игуменью, обязал горделивого Анфима клятвою послушания себе и посвятил, но только пока еще в сан архимандрита, обещаясь, впрочем, со временем произвести его и в архиереи. Делать было нечего; смирился перед молодым красавцем старик Анфим, никому не покорный, но, служа, как архимандрит, святительствовал, как «нареченный епископ». Надев архимандричью шапку, «нареченный епископ» не очень стеснялся в правах своих: тотчас же, по известию Ионы Курносого, начал попов святить и рассылать их по старообрядческим зарубежным слободам. При крайнем недостатке попов, старообрядцы и их принимали: у них был достаточный запас святых даров, совершаемых Анфимом в Боровицах, а этого было уже слишком достаточно для тогдашних старообрядцев. В попы на первый раз он поставил только двух самых приверженных себе и более других угождавших его властолюбивому характеру людей: родных братьев — Михаила и Иосифа Буркиных. С ними вместе и со всем своим церковным кругом и с дьякониссами, освятил он новую Боровицкую церковь и постригал чернецов.[139] В это время получил он известие, что в Москве старообрядцы крайне нуждаются в священниках, и немедленно послал одного из попов своего поставленья в Гуслицкую волость. Анфимовский поп приехал в Гуслицу и тотчас же принялся за поповское дело: стал исповедовать, крестить, венчать, хоронить. Немало нашлось и для него духовных детей. Но скоро и в Москве и в Гуслице сведали, что за архиерей такой Анфим-страдалец и что за поп его ставленник. Воротили попа за рубеж к пославшему его и велели говорить Анфиму: «Почто ты, отец архимандрит Анфим, попов поставляешь? Ведь архимандриту попов поставлять писания и правил нет». И умолчал Анфим, видя, что дело его худо и другим не спасительно.[140] После этого он пуще прежнего стал добиваться у Афиногена архиерейской хиротонии. Афиногену нельзя было для этого ехать в Боровицу; мы уже знаем, в каком положении находился он в исходе 1752 и начале 1753 года: он уже бегал тогда из места в место, ежечасно опасаясь за самую жизнь свою. Анфиму же ехать за Днестр и принимать хиротонию от находившегося в столь незавидном положении епископа тоже было небезопасно. Как же помочь горю, как выйти из безвыходного почти положения?
Старообрядцы в своих действиях весьма часто держатся правила св. писания: «по нужде и закону пременение бывает».[141] Поэтому они хотя и говорят, что все правила и уставы церковные должны сохраняться неуклонно и точно, однако же, «нужды ради», в случае необходимости, допускают большие уклонения от правил. Не находя положительных правил в уставах, они ищут примеров в церковном предании; если их не отыскивают, обращаются к примерам церковной практики, ищут каких-либо исключительных случаев, бывших в древней христианской церкви. Так, например, за неимением церкви, допускают они иногда совершение литургии в доме, применяясь к тому, что св. Лукиан даже в темнице на своих персях совершил евхаристию; так, принимая беглых попов, ссылаются они на житие Саввы Освященного и другие примеры церковной истории, и т. д. Словом, совершение действия, не узаконенного правилами, но в то же время и не воспрещенного прямо, имеет для них в известных случаях совершенную силу закона. Случается, и довольно нередко, что примерам, взятым из церковной истории, они дают широкое и даже слишком широкое толкование, оправдывая себя в таком случае теми же словами апостола Павла: «по нужде и закону пременение бывает». В правилах вселенских соборов и св. отец нигде не говорится о дозволении совершать хиротонию заочно, но и нигде не воспрещена заочная хиротония. А церковная практика представляет пример подобного посвящения, совершенного епископом Федимом[142] над св. Григорием Неокесарийским. Анфим ухватился за этот пример, как утопающий за соломинку. Написал к Афиногену послание, в котором, приводя в пример св. Григория, просил его последовать, нужды ради, примеру епископа Федима и рукоположить его заочно.[143] «Благодать святого духа, — писал он, — всегда немощная и врачующая и не оскудевающая, не стесняется пределами земными, но везде и присно действует. Служи божественную литургию в предстоящий великий четверток в своей церкви и в положенное время читай молитвы святой хиротонии, аз же, смиренный, в тот самый час буду возлагать на себя одежды архиерейския». При послании положено было золото.[144] Афиноген согласился. Уведомил он Анфима, чтобы готовился он к хиротонии и возлагал бы на себя священные одежды архиерейского сана в великий четверток, 11 апреля 1753 года.
Наступил этот день Анфим начал в Боровицкой церкви служить литургию соборне с своими попами, как архимандрит. После малого входа с евангелием, вошел он в алтарь и стал на колена пред престолом, наклонив голову. В церкви было молчание. Знали, что в эти минуты там, далеко, за Днестром, в ином государстве, епископ Афиноген, положив руку на разогнутое евангелие возглашал молитву хиротонии… Анфим встал, священники подали ему омофор, егколпий, митру, и он надевал их, при пении клироса: «аксиос». Затем взял в руки свечи троеплетенную и двуплетенную,[145] вышел на амвон и осенил предстоящих при громогласном пении «исполла эти деспота». Народ пал ниц пред епископом. Кончая литургию, как архиерей, Анфим тогда же посвятил попа и дьякона. Это было сделано гласно, открыто, торжественно, отнюдь не тайком. Никто не сомневался в правильности обряда, ибо наперед было объявлено, что совершается такой обряд нужды ради, гонительного ради належания от еретик, по примеру Федима епископа, посвятившего некогда подобным образом св. Григория во епископы Новой Кесарии.
137
Вселенского IV собора 2 правило, Вселенского VI собора 22 правило, Вселенского VII собора 5 и 19 правила. Правило апостольское 22.
144
Иона Курносый говорит — 20 червонцев, а Андрей Иоаннович Журавлев в «Историч. изв. О раскольниках» упоминает о целом мешке с червонцами.