Кроме братьев Великодворских, еще несколько человек живало у Громовых в качестве приказчиков, не занимаясь коммерческими делами, но служа в Королёвской моленной. Из петербургской городской думы получали они приказчичьи свидетельства с той лишь целью, чтобы не быть в числе людей, проживающих в столице без определенных занятий, и тем не обратить на себя внимания полиции. Не только дьячки, уставщики, певцы и другие причетники Королёвской моленной, но и значительная часть богаделенных стариков, проживавших при ней, также значились официально громовскими приказчиками и служителями. В числе их особенно замечателен был земляк Великодворских, валдаец родом, Игнатий Еремеевич Чистяков, человек ловкий и большой мастер сманивать в раскол православных священников и иеромонахов. Некоторое время жил у Громовых мещанин посада Крылова,[402] Зверев, человек ловкий, бойкий и чрезвычайно энергический. Он не был большим начетчиком, не был знатоком уставов старообрядства, но за древлее благочестие готов был в огонь и в воду. Этот пылкий молодой человек энергией едва ли не превосходил самого Петра Великодворского, уступая ему во всех других отношениях. За старую веру он готов был сложить голову, и немало бывало с ним хлопот у Громовых. Нередко, особенно, как, бывало, попадет ему в голову, Зверев начинал при посторонних ругаться над православною церковью и собираться идти в синод для обличения его членов в мнимой неправоте господствующей церкви. Громовы сочли опасным держать при себе такого беспокойного человека и постарались под благовидным предлогом выпроводить Зверева из Петербурга. Впоследствии, приняв монашество, с именем Алимпия, и переменив за границей фамилию Зверева на Милорадова, он приобрел громадную известность в старообрядстве.
Монахи и монахини, приезжавшие в Петербург из разных скитов и монастырей за сборами, обыкновенно привитали в странноприимных покоях при Королёвской моленной, кроме взысканных особыми милостями и расположением Громовых, Дрябиных или Каретника. Такие счастливцы останавливались в их домах. Все они, по возможности, исправляли при моленной чередовую службу. Из скитов керженских, пермских, уральских и иргизских мало приезжало в Петербург,[403] эти держались больше Москвы. С петербургской поповщинскою общиной в постоянных и близких сношениях находились преимущественно черниговские, ветковские, киевские и бессарабские монастыри. Таким образом старообрядские общины обеих столиц как бы разделили между собой Россию. К Рогожским тянула восточная часть, к Королёвским западная. Казаки линейные и донские тянули, однако, больше к Королёвским, что зависело от постоянного пребывания в Петербурге чередовавшихся команд, входивших в состав собственного его величества конвоя и состоявших в то время поголовно из раскольников.
Когда на Рогожском происходили совещания по случаю оскудения священства и Авфоний Кузьмич призывал русское старообрядство к основанию независимой иерархии, из Бессарабии ехал в Петербург молодой инок Геронтий, только что избранный настоятель Серковского старообрядского монастыря.[404] Этот человек замечателен в истории русского старообрядства не менее Петра Великодворского. Помещичий крестьянин Серпуховского уезда, сельца Ермолова,[405] Герасим Исаевич Колпаков с рождения (1803 г.) находился в расколе поповщинского согласия и, по собственному его сознанию, с детства получил стремление к иноческой жизни. Выучившись читать, он предался чтению и изучению уважаемых старообрядцами книг. Одаренный от природы редкими способностями ума, еще в отроческих летах он обратил на себя внимание окрестных ревнителей раскола, не без основания ожидавших, что из Герасима выйдет замечательный деятель по делам их веры. Жизнь барщинного крестьянина немного лестного сулила ему в будущем; притом семья, к которой принадлежал он, состояла из четырех душ; он был младший брат и притом холостой,[406] стало быть, ему грозила участь, вместо иноческой камилавки, носить солдатскую шапку. Девятнадцати лет Герасим женился на однодеревенской девушке Степаниде, но через несколько месяцев после брака ушел из Ермолова с годовым паспортом и более туда не возвращался. Этот побег был в 1822 году. Замечательно, что в один год (1803) родившиеся, в один год (1822) и бежали ради аскетических подвигов: Кочуев из Горбатова от родителей, а Колпаков из Ермолова от беременной жены. Это были люди, которым впоследствии суждено было сделаться главными деятелями при устройстве белокриницкой митрополии.
Тогда все беглые великоруссы, особенно помещичьи крестьяне, стремились в Новороссию. Те из них, которые держались старообрядства, уходили преимущественно на берега Днестра, где и заселили слободы, бывшие дотоле весьма незначительными, как, например, нынешний город Маяки, Плоское, Куничное (Куница), Грубно, Кулишовку и другие. Герасим Колпаков пошел проторенным путем в эту сторону и в 1823 году, поселясь в Серковском монастыре, приписался к нему, вероятно, по фальшивому паспорту, и платил податной оклад.[407] Здесь он принял малое пострижение и получил имя Нектария.[408] Жившие в Бессарабии старообрядцы имели постоянно сношения с своими единоплеменными единоверцами — липованами, поселенными в сопредельных Буковине, Молдавии и Турции. Братия Серковского монастыря нередко посещала молдавские монастыри и липован, населявших четыре слободы в Буковине. Ходить за границу Колпаков начал, вероятно, с 1826 года.[409]
В 1830 году, в последних числах августа, старообрядческие иноки Нектарий и Ефрем с австрийскими паспортами перешли через границу в Волынскую губернию. Император Николай Павлович, рассматривая ведомость волынского губернатора об иностранцах, прибывших из-за границы, заметил имена Никитария (?) и Ефрема и повелел на будущее время не впускать подобных иностранцев в пределы русского государства.[410] Едва ли этот Никитарий не был Колпаковым. В начале 1831 года он находился в Серкове[411] и в Куреневском старообрядском монастыре,[412] где с 1827 или 1828 года жила его мать, принявшая также пострижение. Около того же времени Нектарий принял пострижение в великий образ, причем получил имя Геронтия.
Двадцативосьмилетний Геронтий, со сборною книжкой Серковского монастыря, отправился в 1831 году в Петербург к королёвским благодетелям. Вероятно, завернул он по дороге в родное Ермолово, увидел покинутую жену и еще не знавшую отцовских ласк девятилетнюю дочь… Когда Геронтий направлял путь из Москвы к Петербургу, его жена Степанида с девятилетней дочерью бежали из Ермолова… Впоследствии обе они жили в Черкасском монастыре, где Пелагея Герасимова воспитывалась под надзором и попечением матушки игуменьи Манефы.
Геронтий, по словам покойного Надеждина, лично его знавшего, был человек без образования, но удивительно ловкий, распорядительный и большой краснобай.[413] По отзывам близко знавших его старообрядцев, он был хорошим начетчиком, но мало разумел силу писания. Зато был отличным хозяином и домостроителем и в качестве монастырского настоятеля был человек незаменимый. Предприимчивость Геронтия не знала никаких препятствий: действуя с неустанною энергией, он всегда с успехом выходил из самых затруднительных обстоятельств. Жизни был строгой и вел себя прилично, с достоинством. В Петербурге Геронтий был замечен Сергеем Громовым, и тот приблизил к себе серковского сборщика. Весной 1832 года, когда московские послы приехали в Петербург, Геронтий жил у Громова, проводя дни и ночи в задушевных беседах с Алексеем Васильевичем Великодворским.
III. РОГОЖСКИЕ ПОСЛЫ В ПЕТЕРБУРГЕ
Рогожский собор кончился в январе 1832 года, но назначенные им для переговоров с Королёвскими послы отправились в Петербург не ранее конца мая. Промедление произошло вследствие несогласий, снова возникших между партиями Рахмановской и Царского. Мы видели, что это несогласие проявилось еще на самом соборе, но было тотчас же прекращено благодаря ловкости Кочуева. Но как скоро разъехались из Москвы иногородние депутаты, несогласия возникли вновь и с большею силой. Рогожские попы, за исключением Ястребова, сильно противились исканию архиерейства, не желая расстаться с независимостью и своевольством. Пришел Великий пост, и они внушали на духу, чтобы духовные дети их всячески береглись затей Рахманова, говоря, что эти затеи могут быть пагубны не только для Рогожского кладбища, но и для всего старообрядства; Ястребов своим исповедникам внушал противное. К Пасхе несогласия рогожцев дошли до открытого раздора. Царский, хотя и пожертвовал довольно значительную сумму на задуманное предприятие, но вскоре с своею партией стал настаивать, чтобы Рахмановы и их единомышленники отказались от своей затеи. Найти правильного архиерея, который бы достоин был «возродить корень древлеправославной иерархии», едва ли дело сбыточное, говорили они, и во всяком случае, найдем ли мы епископа, не найдем ли его, неизбежно возбудим против себя строгие преследования правительства, и тогда последует не только конечное «оскудение священства», но и совершенное истребление старой веры. Вместо того, чтобы пускаться в столь опасные предприятия, Царский, его партия и рогожские попы, кроме Ястребова, по-прежнему стали требовать, чтобы старообрядские общества продолжали ходатайствовать о восстановлении правил 1822 года, то есть о дозволении вновь принимать на убылые места беглых от православной церкви священников, и чтобы ничего другого не предпринимали. Партия Царского особенно усилилась, когда к ней пристали Леонтий Дмитриевич Мотылев и Иван Кирсанович Белов, попечители Рогожского кладбища.
403
Из шестидесяти обителей, находившихся в шестнадцати керженских и чернораменских скитах, лишь из Манефиной обители Комаровского скита племянница игуменьи Маргариты, Мавра Гавриловна Иванова, да из обители Андрониковых Оленевского скита инокиня Звенислава езжали каждогодно в Петербург и находились в сношениях с Громовыми и Дрябиными. Мавра Гавриловна, девушка в сороковых годах еще молодая, как не постриженная, одевалась в Петербурге по последней моде и привозила в Комаров сундук с платьями и шляпками, чтобы хоть полюбоваться на них, вспоминаючи развеселое петербургское житье-бытье.
404
Серковский или Сырковский старообрядческий мужской монастырь был основан бежавшими из России раскольниками еще до присоединения Бессарабии к Российской империи. Находился он подле селения Серкова или Сыркова в Оргеевском цинуте (уезде), на земле, принадлежащей Афонской горе. Когда эта страна входила еще в состав Молдавии, афонские отцы уступили под раскольничий монастырь принадлежавший им участок земли за известную годовую плату. Серковский монастырь закрыт в 1845 году по распоряжению правительства.
405
Ермолово, принадлежавшее г-же Нащокиной, а от нее по наследству доставшееся ее дочери, г-же Окуловой, лежит в 22 верстах от Серпухова, направо от речки Лопасни, при прудах и ключе, называемом «Ольхово болото». Теперь в нем 30 дворов, 108 мужского и 135 женского пола душ. «Список населенных местностей Московской губернии», № 5495.
406
В ревизской сказке 6-й народной переписи 1811 года по сельцу Ермолову, помещицы Нащокиной, под № 4, записана семья крестьянина Исаии Иванова Колпакова, умершего а 1803 году, на 42 году от роду. Она состояла из вдовы его Татьяны Прохоровой и сыновей: Ивана, сданного в рекруты в 1797 году, Егора, Андрея, Тихона и новорожденного после 5-й ревизии Герасима. Он родился в год смерти своего отца. В ревизской сказке 8-й народной переписи (1834 года), под № 9, показаны: в бегах Герасим Исаев с 1823 года (с 1822 по 1823 он ходил с паспортом); его мать Татьяна Прохорова и брат Тихон с женой Авдотьей, с тремя малолетними сыновьями и двумя малолетними же дочерьми, в бегах с 1827 года; его жена Степанида и дочь Наталья в бегах с 1831 года. Из ревизских сказок 6-й, 7-й и 8-й народных переписей видно, что до 1816 года из сельца Ермолова побегов никогда не было, а между 7-ю и 8-ю ревизиями из 120 человек мужского пола бежало 14, т. е. одна девятая часть, из 141 женщины 8, — все раскольники. Из семьи Колпакова с 1822 по 1831 г. бежало 5 мужчин и 6 женщин, а осталось 5 человек обоего пола.
407
Показание Геронтия, данное в Петропавловской крепости через десять с половиной лет по заключении, 22-го ноября 1857 года. В «Деле департамента общих дел министерства внутренних дел» 1858 г., № 34.
408
Показание Геронтия, данное в 1842 году действительному статскому советнику Липранди, находящееся в «Деле департамента общих дел министерства внутренних дел» 1847 г., № 39. Тогда Геронтий говорил, будто он уроженец белокриницкий и пострижен был 19 лет от роду в малый образ, с именем Нектария, иеромонахом Симеоном, а в 1839 г. в большой образ, с именем Геронтия, иеромонахом Иринеем. В 1857 году в Петропавловской крепости коменданту ее сказал, что пострижен в Сыркове, но про имя Нектария умолчал.
411
Подольской губернии, близ Ольгополя. Там мужской и женский монастыри, основанные еще в то время, как Подолия была под властью польских королей. Замечательно, что Куреневский раскольничий монастырь владел крестьянами до самого манифеста 18-го февраля 1861 года (см. А. Г. Тройницкого, «Крепостное население в России»).
413
Н. И. Надеждина «О заграничных раскольниках» напечатано в «Сборнике» В. Кельсиева, I, 93.