Аркадий (Андрей) родом был из посада Клинцов, Черниговской губернии, сын тамошнего мещанина Родиона Харлампиевича Шапошникова. По смерти родителей, он и все братья и сестры его переселились в Кременчуг, кроме старшей сестры Татьяны, вышедшей замуж на родине за мещанина Черкасова. Старший из братьев, Александр, занимался в Кременчуге соляной торговлей, двое других, Василий и Андрей, писали иконы и продавали их старообрядцам; младшая сестра, Анна, вышла замуж за кременчугского купца Протопопова.[450]
Андрей Родионович Шапошников, будучи еще очень молодым человеком, женился в Кременчуге на вдове Хионии Яковлевне, дочери тамошнего купца Якова Ивановича Дударева, человека достаточного. Хиония Яковлевна от первого мужа Игнатия, по фамилии нам не известного, имела двух сыновей: Михаила и Самуила, которые, может быть, и до сих еще пор занимаются выделкою овчин в Кременчуге. Молодая вдова, кажется, не принесла семейного счастья Андрею Родионовичу. Он имел от нее сына, умершего в младенчестве, и вскоре после его рождения начались у мужа с женой несогласия. В 1824 году, после трехлетней супружеской жизни, Шапошников тайно оставил постылую жену и пасынков и вместе с другими восемью старообрядцами ушел из Кременчуга «душу спасать».[451] На родине, в Клинцах, Андрею жить не захотелось, и он решился «бегати в пустыню». Пошли кременчугские выходцы в Лаврентьев монастырь. Здесь странноприимный Симеон принял их под гостеприимную сень своей обители. Узнала Хиония Яковлевна, где укрылся ее сожитель, собралась наскоро и прискакала в Лаврентьев, торопясь, чтобы застать мужа, пока еще он не надел иноческой мантии. Три дня, три ночи проплакала она у ворот монастыря, не допустили ее на свидание, дали на возвратный путь денег, и она воротилась в Кременчуг. Андрей Шапошников, постригшись в иночество и получив имя Аркадия, приобрел, как сказано выше, большое влияние на дела монастырские и снискал уважение лаврентьевской братии.
Он был одарен обширным умом и редкою энергией. В Лаврентьеве он держал себя с большим достоинством и строго соблюдал иноческие правила. На советах мнения его преобладали над мнениями прочих. Он отличался в среде лаврентьевской братии разнообразною и обширною начитанностью и умел хорошо писать — ясно, кратко, выразительно, хотя и весьма крупным, прямым почерком, который знаком нам по архиву министерства внутренних дел, где сохраняется немало автографов Аркадия в многочисленных прошениях, подаваемых им перед закрытием монастыря Лаврентьева. Не покидал Аркадий и в обители, где водворился, кременчугского своего занятия: писал иконы. Доселе с особенным уважением хранятся у иных старообрядцев образа его кисти. Необыкновенная память, редкая быстрота соображения, всегдашнее уменье найтись и благоразумно поступить в самых затруднительных обстоятельствах — отличали Аркадия от прочей лаврентьевской братии. Громовы были в восторге от него, и старики петербургского Королёвского общества доселе не могут нахвалиться таким «знаменитым мужем», каков был Аркадий. Старообрядцы, лично знавшие Аркадия в Лаврентьеве, единогласно отзываются о нравственных его качествах с большою похвалой. При другой обстановке, в другой среде, из этого человека должен бы был выработаться редкий и замечательный деятель.
Аркадий сделался игуменом Лаврентьева монастыря в 1832 году. В это же время гомельское имение перешло в другие руки. Покровительствовавший старообрядцам этого имения не менее своего брата, граф Сергей Петрович, последний в роде Румянцевых, не имел законных наследников, но у него были три побочные дочери, по фамилии Кагульские, в память славной победы их деда, которым нельзя было по закону передать родового имения. Чтоб обратить его в деньги, надо было продать. Но румянцевские имения были из таких, какие по своей многоценности не всегда могут иметь покупателей. Счастливый случай помог графу. За взятие Варшавы в 1831 году император Николай осыпал поистине царскими милостями фельдмаршала князя Паскевича, в числе данных ему наград был миллион рублей на покупку имения. Узнав о желании Румянцева продать гомельское имение, Паскевич поручил одному из пользовавшихся его доверенностью офицеров осмотреть его. Обозревая продажную вотчину, доверенный фельдмаршала встретился с Аркадием, который доставил ему немало сведений о действительном положении румянцевского имения и способствовал выгодному для покупщика окончанию дела. Когда покупка была совершена и гомельская вотчина перешла к князю Паскевичу, в виде заповедного майората без переоброчения, Аркадий, в награду за свое усердие, просил позволения представиться фельдмаршалу в Варшаве. Паскевич охотно согласился на это, и в конце 1834 года Аркадий, вместе с монахом Иоилем,[452] отправился в Варшаву. Ласково были они приняты наместником Царства Польского и изъяснили ему о нуждах своего и других старообрядских монастырей, устроенных в гомельском имении. Паскевич подтвердил права, данные этим монастырям Румянцевыми, и, прощаясь с Аркадием и Иоилем, в январе 1834 года, дал им нечто вроде охранного листа на проезд до Лаврентьева, за собственноручным подписом и приложением наместнической печати. Этот документ, найденный в 1854 голу при обыске у жившей в Клинцах сестры Аркадия, Татьяны Черкасовой, находится ныне в архиве министерства внутренних дел. Вот он:
«Могилевской губернии, Белицкаго уезда, старообрядческаго Лаврентьева монастыря, в имении моем состоящаго, настоятель Аркадий и инок Иоиль, приезжавшие в Варшаву для личного объяснения со мною по делам своего и других двух, там же находящихся старообрядческих монастырей, отправляются отсюда обратно, почему, в полном внимании к подъятому ими для столь дальняго путешествия труду, желая предохранить их от всяких на обратном пути остановок, прошу гг. начальников, по предъявлении им сего, делать помянутым инокам свободный пропуск и в случае надобности оказывать им законное покровительство. В Варшаве, 28-го января 1835 года. Наместник Царства Польскаго, генерал-фельдмаршал князь Варшавский».
Наместник в этом листе Аркадия и Иоиля, можно сказать официально, называет — одного настоятелем, а другого иноком, хотя это и противоречило высочайше утвержденному положению комитета министров 21-го декабря 1817 г. и закону, вошедшему в изданный уже тогда «Свод Законов».[453] Впоследствии, находясь в руках такого ловкого человека, как Аркадий, лист князя Паскевича вводил в заблуждение многих раскольников. Очевидно, что все отношения наместника Царства Польского к лаврентьевскому настоятелю ограничивались некоторыми услугами последнего и обещанием нового владельца гомельского имения не нарушать данных Румянцевыми прав старообрядским монастырям на пользование лесом и участками пахотной и сенокосной земли; но впоследствии, когда началось дело устройства русскими старообрядцами в австрийских владениях митрополичьей кафедры, документ Паскевича, как сказывают, играл роль немаловажную. Получение его Аркадием было одновременно с началом искания архиерейства. Впоследствии, когда иные влиятельные старообрядцы опасались принимать деятельное участие в этом предприятии, говоря, что осуществление его есть противление воле государевой, что оно может повредить всему старообрядскому обществу, ловкие люди, вроде Авфония Кочуева или братьев Великодворских, убеждали нерешительных тем, что будто бы основание заграничной иерархии не противно воле государя. Конечно, говорили они им, государь не допустит учреждения митрополии в самой России, но он ничего не имеет против учреждения ее за границей или даже в Царстве Польском. Такой близкий к царю человек, такой доверенный сановник, как князь Паскевич, говорили они, нарочно вызывал настоятеля лаврентьевского в Варшаву для совещаний по этому предмету. Доверчивый верил на слово, а менее доверчивому ловкие люди советовали съездить в Лаврентьев монастырь и попросить игумена Аркадия только показать ему «Паскевичеву бумагу». Он показывал ее охотно, ибо она льстила его самолюбию, и видевшие верили во все и сами уверяли других.
Несмотря на энергические усилия, принимаемые. Аркадием, благочиние в Лаврентьевском монастыре, которым он славился при игумене Симеоне, быстро стало падать. Без сомнения, главнейшей причиной того было прекращение патронатства Румянцевых. Страху лаврентьевским инокам не стало, вот причина возникших в монастыре неслыханных дотоле беспорядков. Прежде всего пьянство водворилось в иноческих келиях, суровые меры Аркадия не могли его уменьшить; упившиеся иноки ни во что ставили старого игумена, приказаний его не исполняли, чуть не каждый день затевали крамолу. Унять бесчинников было некому и нечем, ибо боязнь, что сам Румянцев вмешается в дело, прекратилась. Говорят, будто бы Аркадий жаловался на бесчиние иноков в письме к Паскевичу, но фельдмаршал не только себя, но и управление своей гомельской экономии устранил от вмешательства во внутренние дела монастырей и от опеки над нравственностью старообрядских иноков. Иные из строгих подвижников, не стерпя возникших в Лаврентьевой обители безобразий, покинули ее. Монастырь от того не опустел. Иноков стало даже больше, чем при Симеоне, но почти все они были «слабы житием» и ходили «по волям своим». Немало мучился с ними Аркадий, ревностно желавший восстановления благочиния, которым прежде славился управляемый им монастырь, но сил его недоставало. Прежде иноки Лаврентьева и других гомельских монастырей видались между собой только раз в неделю, по понедельникам, на базаре в Гомеле, куда сходились продавать свои рукоделья, собирать подаяния за поминовения и потолковать между собою об общих делах. Теперь чуть не каждый день стали они бродить в Гомель и обыкновенно возвращались оттуда мертвецки пьяные. Иные пропадали по нескольку дней, иные шатались из монастыря в монастырь друг к другу в гости, и каждое угощение без водки не обходилось. Кроме гостей, от времени до времени стали появляться в монастырях и гостьи. Тщетно Аркадий началил братию, она его больше и слушать не хотела. Напрасно игумен приковывал пьяных, как водилось прежде, при Румянцеве, к цепи на поварне; монахи с цепи уходили, пропала наконец и самая цепь, и ее видели после у какого-то жида в шинке. Благочестивые пустынножители ее пропили. Измученный Аркадий сознавал свое бессилие; нередко говаривал он близким своим: «хоть бы уж поскорей запечатали наш монастырь!»
450
Заимствуем из показаний родственников Андрея Шапошникова (впоследствии епископ славский) известия об его роде-племени. Сестра его Анна Родионовна Беликова, жившая в 1854 году в городе Черкасах, в тамошнем женском старообрядском монастыре, находившемся под управлением игуменьи Маргариты, на допросе показала: она купеческая вдова, 50 лет, родом из Клинцов, замужем была два раза: в первом браке за кременчугским купцом Василием Васильевичем Протопоповым, умершим в 1835 году, когда уже брат ее Андрей был настоятелем Лаврентьева монастыря; во втором браке за кременчугским же купцом Гаврилой Степановичем Беликовым, умершим в 1837 г. Родители наши, клинцовские мещане, отец, Родион Харлампиевич Шапошников, и мать, Домника Петровна, уже скончались. У них были дети: Александр, давно умерший, Василий, живший в 1854 г. в Кременчуге в своем доме, он (в то время был) приказчиком у купца Чибисова, торгующего солью. Василий Родионович женат на кременчугской мещанке Ирине Трофимовне Романовой, у них дети: «Иван 18 и Марья 16 лет. Другой брат — Андрей Родионович, во иночестве Аркадий; был он в Лаврентьеве монастыре прежде иноком, а в 1835 году, когда ездил к князю Паскевичу в Варшаву, был уже настоятелем того монастыря. По уничтожении Лаврентьева монастыря, Аркадий ушел в Турцию и первое письме писал к сестре из Тульчи, где объяснял, что «он подучил землю и насадил виноград», и что вообще там жизнь хорошая. Он звал к себе за границу обеих сестер, уже овдовевших, но они, не зная наверное, где брат их находится, и не имея достаточных средств для поездки за границу, приглашения его не приняли. Аркадий был женат в Кременчуге на Хионии Яковлевне Дударевой. Отца ее звали Яков Иванович, умер он года три тому назад, оставив дом дочери Хионии, которая и теперь (в 1854 году) в нем живет. Она вышла за Аркадия вдовою, сначала была за каким-то Игнатом, от коего у ней два сына, пасынки Аркадию — Михайла да Самойла, оба они выделывают овчины в Кременчуге. От отца Аркадия у Хионии был сын, но умер в малолетстве. Аркадий с Хиониею Яковлевною жил года три, а потом, не знаю за что, разошлись; она осталась в Кременчуге, а он пошел в Лаврентьев монастырь. Он и брат Василий долго жили в Кременчуге, занимаясь иконописанием. У самой Анны Родионовны Беликовой две дочери, племянницы Аркадию: Васса за кременчугским купцом Яковом Андреевичем Шульгиным и Евдокия, уже умершая, бывшая замужем за мещанином Петром Фатовым; у Евдокии было несколько дочерей, и старшую дочь ее, внучку Беликовой, Елену Петровну, Фатов недавно (1854 г.) выдал замуж за Федора Полякова; венчались они в посаде Крюкове у отца Луки (старообрядского). Живет Анна Родионовна Беликова в Черкасском женском монастыре, в особой келье, с своею послушницей, мещанкой города Николаева, Настасьею Миновною Юрковой, 23 лет. Отец Настасьи, Мина Юрков, занимается в Старом-Осколе хлебными подрядами; поступила Настасья в монастырь в 1853 г. по обету, данному во время болезни, постриглась в монахини с именем Аркадии, 20-го июля 1854 г. Сама Анна Родионовна Беликова не пострижена. При обыске у Беликовой найдена жестяная рака Викентия, в которой, кроме останков этого схимника, находились, по объяснению Беликовой, часть камня от Гроба Господня и часть Животворящего Древа. Все это сохранялось в Лаврентьевом монастыре. При уничтожении монастыря Аркадий скрыл эти вещи и, уходя за границу, отдал сестре на сохранение. Была у Аркадия еще сестра, Татьяна Родионовна, вышедшая замуж за мещанина Черкасова в Клинцах еще до переселения Шапошниковых в Кременчуг. В 1845 году Аркадий, удаляясь из Клинцов (куда, как в место ревизской приписки, был выслан под надзор полиции в 1844 г., при закрытии Лаврентьева монастыря), оставил сестре своей, Черкасовой, бумаги, взятые им из Лаврентьева монастыря, в том числе приведенные выше: письмо графа Н. П. Румянцева к Якову Шустову, письмо фон-Фока к игумену Симеону, а также вид, данный Аркадию князем Паскевичем, и объяснение игумена Симеона в белицкое духовное правление о состоянии монастыря. Сведения эти требовал известный ученый протоиерей Иван Григорьевич, бывший тогда гомельским протопопом. Симеон дает ему самые короткие и уклончивые ответы 27-го ноября 1823 года. Кроме того, у Беликовой, в бумагах Аркадия, найдено много долговых обязательств Лаврентьеву монастырю и рекрутских квитанций, которые Аркадий брал под залог даваемых разным окрестным мещанам и крестьянам денег. По просроченным закладным рекрутские квитанции поступали во владение монастыря, и Аркадий торговал ими. Все эти бумаги и самые рекрутские квитанции, оставшиеся непроданными, находятся в архивных делах.
451
Вот что писал Аркадий из Славы к сестре своей, Анне Беликовой, в Кременчуг. Пожелав доброго здоровья и советуя ей оставить суету мира сего (что она и исполнила, поселясь в Черкасском монастыре), Аркадий пишет: «Приходи в нашу пустыню, она приемлет всех; не без труда достигнуть, но призывай Бога в помощь. Он тебя не оставит и защитит и покрыет от навет вражиих, а если найдутся тебе единомышленныя, то можешь и тех вести на трудный и тесный путь, только не принимай к себе Хионию Я., ибо она неспособна к сему житию; пусть молится на месте, иде же пребывает, если же и она покусится сюда, то я не пребуду здесь, но отыду в дальний путь, амо же Бог наставит; сего не разглашай никому, а умолчи; пиши в Яссы, на имя Якова Ивановича Железникова». Это письмо писано Аркадием еще до посвящения его в епископы, т. е. до 1854 года. Понятно, почему он, еще с 1847 года хлопотавший о получении архиерейского омофора (хотя и не верил в правильность белокриницкой иерархии), так боится своей сожительницы, что хочет даже в случае прибытия ее в Славу бежать «амо же Бог наставит», то есть попросту сказать — куда глаза глядят. Не говоря уже о том, что в Кременчуге в свое время были, быть может, и неверные, злоречивые толки о зазорном будто бы поведении Хионии Яковлевны (а жену оплазиву не подобает имети священному чину), прибытие ее в Славу огласило бы тщательно скрываемую до тех пор Аркадием тайну, что был он женат на вдове. По церковным правилам, кто был женат на вдове, не может быть и дьяконом, не только архиереем. В «Памятнике происходящих дел Белокриницкого староверческого монастыря» под 9-м августа 1847 года, № 33, читаем: «Прибыли сего числа из Турции от задунайских некрасовцев в Белую Криницу депутаты из обители Славской: инок Евфросин, из казаков Григорий Архипов и Исай Иванов, из купцов: Савва Иванович Рукавишников и Онисим Иванович с сыном, и представили митрополиту Амвросию трех благоговейных иноков: двух Аркадиев и Иакова, которых и просят хиротонисать для их задунайских обществ: первого во епископа, второго во священноиноки, третьего во дьяконы. Повелено митрополитом: быть собору для лучшего рассмотрения и постановления задунайским обществам епископа и последующих». Под № 34, от 11-го августа, в том же «Памятнике происходящих дел Белокриницких» читаем: «По благоусмотрению господина митрополита Амвросия и освященного собора: инока Аркадия Дорофеева во епископы, инока Иакова в дьяконы, а другой Аркадий сильно заболел». Таким образом Аркадий Дорофеев, по фамилии Лысый, находившийся потом с 1854 года в заточении в Суздальском монастыре, предназначавшийся во священники, поставлен был во епископы, а кандидат в архиереи Аркадий Шапошников, бывший настоятелем Лаврентьева монастыря, не удостоен Амвросием даже дьяконства. Онуфрий, бывший наместник Белокриницкого монастыря, находившийся на этом соборе и вообще заправлявший делом постановления старообрядских архиереев, затем инок московского Никольского единоверческого, что на Преображенском кладбище в Москве, монастыря, объясняет, что Амвросий и белокриницкий собор не удостоили Аркадия Шапошникова архиерейского сана именно потому, что он был женат на вдове, и что тогда же было решено первопрестольным старообрядским митрополитом, чтоб Аркадий Шапошников никогда во всю свою жизнь не был удостоиваем никаких священных должностей, ибо посвящение женатого на вдове не действительно, и таковой епископ, по правилам святых отец, не есть епископ. Но, чтобы не подать повода к соблазну, посоветовали Аркадию Шапошникову притвориться больным, что он и сделал. Но ему очень хотелось омофора. Строгий до других относительно соблюдения церковных правил, Аркадий был весьма снисходителен к себе; он постарался замять о женитьбе на вдове и в 1854 году, при смутных обстоятельствах края (Добруджи во время крымской войны), успел достичь архиерейства. А между тем Хиония Яковлевна еще года за четыре до архиерейства своего супруга стала собираться в Славу, неподалеку от сожителя «душу спасать». Понятно, что при таких обстоятельствах Аркадию пришлось бы бежать из Славы «амо же Бог наставит». Дело однако обошлось благополучно. Хиония Яковлевна осталась в России, а супруг ее сделался преосвященным владыкой. Говорят, будто дело сладилось на деньгах, будто епископ Аркадий исправно выплачивал своей супруге в известном размере пенсию, чтоб она не ездила за границу. Говорят, будто и пасынки преосвященного получают от него гораздо больше, чем выручают за овчины, за то, чтобы молчали, в какой степени свойства приходятся они владыке славскому. Не знаем, жива ли теперь (1867) Хиония Яковлевна и где она пребывает, но несколько лет тому назад она здравствовала в Кременчуге и известна была под именем владычицы, на том основании, что покинувший ее супруг достиг сана преосвященного владыки.
452
Калужский мещанин Иван Лаврентьев Попов, живший в Лаврентьевом монастыре с 1815 года. Это не тот Иоиль, который впоследствии ушел из Лаврентьева за границу.