Моя прабабушка Эстер жила одна. И была у нее единственная страсть и боль — сын Мейер, невзрачный, щуплый, нелепый и ни к чему не приспособленный. Он с трудом учился в хедере. Товарищей у него не было. Куда только не пристраивала его Эстер — к часовщику, в пекарню, но он не мог ничему научиться. Эстер решила его женить и нашла привлекательную трудолюбивую тихую девушку из бедной семьи — мою будущую бабушку Фейге. Фейге родила с небольшими перерывами семерых детей — четырех девочек и трех мальчиков. Семья жила только на то, что давала на жизнь Эстер. Фейге крутилась, как могла, — кормила, стирала, обшивала все семейство. Последний, седьмой младенец Мойше был любимцем всей семьи. В этот период Эстер устроила сына сторожем у богатого винодела на окраине города. Моя мама вспоминала это время как самое счастливое в детстве. Мейер слонялся весь день без дела, старался где-нибудь укрыться и поспать.
Во время созревания винограда ему приходилось обходить виноградники и сидеть на вышке, обозревая окрестные сады. Вышка была покрыта соломой, и он обычно сидел там и дремал. Жена постоянно посылала детей будить его во время созревания винограда, чтобы он следил за похитителями, но он был заторможен и даже на ходу дремал. К обеду кто-нибудь из детей будил его, и он машинально шел к дому.
В пятницу Фейге готовила праздничный обед, все молились. А обед на Субботу ставила в печь. В Субботу девушка-бессарабка — «гойка» — вынимала обед из печи, ставила на стол. В Субботу не разрешалось делать ничего — только молиться. Даже неустанная в вечных хлопотах Фейге в этот день сидела в праздничном платье в холодке, положив на колени натруженные руки. Дети, однако, не очень слушались, нарушали все запреты. Мама рассказывала, что субботняя «гойка» угостила ее и сестру Лизу салом. Девочки знали, что есть свинину — страшный грех, но соблазн был велик. Они были веселыми непослушными девчушками, учиться им тоже не очень-то хотелось. Съев сало, они испугались, а вдруг всезнающий Бог их накажет. Однако ничего не произошло. Бог не заметил их греха. С этого времени они совершали эти тайные трапезы, и именно в священную Субботу, когда приходила девушка. Ей тоже было весело соблазнять к греху еврейских девочек.
Из всего детства мама вспоминала с радостью этот период жизни на винограднике. Воля, степь, сытость, солнце, фрукты. Из громадных тыкв Фейге варила котел тыквенной каши. Хозяин не был скуп, а может, и жалел Фейге и ее детей. Да и изобилие земных даров располагало к щедрости. Высокие осокори, громадные ветвистые яблони и груши, сливы и вишни, арбузы, дыни. В хозяйстве были громадные каменные подвалы, где хранились бочки с винами, заткнутые просто прутиками. Молодое вино пили, набегавшись, и дети. В подвал шла каменная лестница. С подвалом у мамы, а еще больше у моей тети Эсфири, связано трагическое воспоминание. Как во всякой многодетной семье, старшие девочки нянчили младших. Фейге любила всех детей, но больше всех последыша — Мойше. Она его родила, когда ей было около сорока, старшие дети уже были большими. Роды прошли трудно, ребенок родился слабеньким. Однако на щедром бессарабском солнце и изобилии он окреп, был веселым.
Все с ним нянчились, однако ответственной была старшая сестра моей мамы Эся. Однажды, таская Мойше, Эся побежала за остальными, — все играли, и ей захотелось. Она споткнулась на лестнице в винный подвал, и малыш выпал из ее рук. Его головка ударилась о ступени. Он ужасно закричал, а затем внезапно замолк. Он умер. Отчаянью матери не было предела, она чуть не сошла с ума от горя. Эся тоже была в ужасном состоянии. Долгие-долгие годы она постоянно помнила о том, что она повинна в смерти мальчика. Уже старой женщиной она сказала мне, что она думала, что никогда не забудет этой трагедии, однако постепенно память стерлась. Все братья и сестры были потрясены.
Вскоре по неизвестной причине умер и отец — Мейер. Постепенно стали разлетаться из дома старшие дети. Старшая сестра Дася кончила кишиневскую гимназию, в которую попала по процентной норме. Она была способная и очень трудолюбивая. В старших классах она уже зарабатывала уроками, готовила девочек в гимназию. А по окончании стала учительницей в начальной школе. В реальное училище попали братья Ефим и Мотя. Одна из девочек, Соня, была очень музыкальна, бабушка помогла, она училась музыке и потом сама стала давать уроки музыки. Однако моя мама и ее сестра Лиза кончили только трехлетнюю школу. Учиться им не хотелось. Любили шалить и гулять. Бабушка Эстер, содержавшая нашу семью, дожила до ста двух лет. Она пристроила маму в учение к портнихе, а Лизу к шляпнице.
Детей Фейге разнесло по городам и весям. Ефим уехал в Германию, там он работал бухгалтером, затем экономистом. Там он женился. Но после войны 1914 года след его затерялся.
В девятисотые годы начались знаменитые кишиневские погромы. Резко возросла эмиграция в Америку, начавшаяся еще в конце XIX века. Евреи хотели жить и быть свободными от унижения черты оседлости, процентной нормы для получения образования, эмигранты неудержимо стремились реализовать себя, разбогатеть, быть независимыми и свободными. Активность той первой волны эмиграции, проявившаяся в деловой, финансовой и научной сфере, ощущается в США до сих пор, век спустя. Погромы подтолкнули и увеличили эту волну. Задела она и семью Фейге. В этот период семья жила уже в самом Кишиневе, в полуподвальном этаже небольшого дома. Старшие дети стали уже зарабатывать, и семья как-то сводила концы с концами.
В бельэтаже жила русская семья. Жена, молодая красивая женщина с двумя детьми, хорошо относилась к Фейге, которая помогала ей по хозяйству и присматривала за детьми. Но прокатившиеся погромы испугали Фейге, всегда дрожавшую за детей. Первый погром мою маму застал еще в Кишиневе. Больше всего ее испугали страшные лица лавочников, которых она знала, так как покупала у них продукты. Мама рассказывала, что Фейге со старшими детьми убежала в степь, а младших спрятала верхняя соседка.
Семья невесты дяди Моти выехала в Америку, взяв с собой и Мотю. Это была довольно состоятельная и интеллигентная семья, и Мотю, который окончил реальное училище с отличием, они любили. Перед отъездом юная чета обвенчалась в синагоге. Родственники жены помогли Моте учиться дальше, и он стал инженером, успешно работал, купил дом. Вскоре появилась дочь Беатрис. Мотя прислал шифскарту матери, братьям и сестрам. Эти карты были своеобразным вызовом. Бабушка Фейге с дочерью Лизой, ее мужем Борисом и сыном Мироном тоже перебрались в Новый Свет.
Жизнь моей мамы сложилась иначе. В шестнадцать лет она уехала в Одессу и поступила в фотомастерскую ретушером. Там она встретила моего будущего отца — Павла Ясиновского. В тринадцать лет он убежал из семьи деда, где его воспитывали. Был он незаконным сыном польского офицера и дочери деда. У деда был шинок где-то в литовско-польском местечке. Дочь его (моя бабушка) обслуживала посетителей и удрала с польским офицером. Жить им было не на что — обе семьи их не приняли, и моя легкомысленная бабушка убежала с кем-то еще, бросив сына. Его забрал отец моей бабки — правоверный еврей. Он обрезал мальчика, дал ему другое имя, учил в хедере и был с ним очень строг. Этим он как бы смыл позор с добропорядочной еврейской провинциальной семьи.
Мой будущий папа, сбежав из дома, оказался в Одессе и поступил работать на щетинную фабрику. Будучи человеком активным, он, естественно, вступил на путь борьбы с царизмом, стал членом партии социал-демократов. Партия была нелегальной. Мама тоже была близка этому кругу, и вскоре они поженились, у них родилась моя старшая сестра Зина.