11 июня. …Пришла Лара, она была в ОВИРе. Документы не приняли, и она пошла в приемную ГБ — узнать об ответе на письмо к Андропову. Ничего. Вечером поехали к Гнединым (Е.А. Гнедин — в прошлом сотрудник МИД, провел 16 лет в лагерях и ссылке, автор книги «Катастрофа, или Второе рождение») — обсудить ситуацию. Ехали на «левой» машине. По дороге нас остановили. «Милиция», — сказал наш шофер. Нам было все равно, только думали, не попадет ли шоферу… У Гнединых было душевно и тепло. Но что они могли посоветовать по существу? Да и что можно сказать…
26 июля. Безумная жара. Опять было несчастье с Ларой — обожгла руку, отворачивая кран газового баллона. Меня мучает совесть, что я к ней не еду. Однако от ужасной жары безволие, как подумаю о накаленной привокзальной площади в Александрове, об автобусе. В прошлый раз мне стало дурно…
6 августа. Приехала к Ларе около 7 вечера. На прямом поезде до Карабанова — это легче. Здесь Нина Петровна Лисовская — добрый, тихий, деятельный друг. В доме порядок, все постирано, Нина Петровна гладит. Дети милы, хотя Миша слишком возбужден, шумен. Но в общем все, за исключением самого главного, хорошо. Вечером Лара во дворе поливала детей из лейки. Мирная картина. Павлик все время уступает Мише. Миша часто плачет, ссорится; но в общем дети дружат, веселы, деятельны, умны, много читают, много знают.
Ларина рука перевязана. Саня сказал: «Газовые подземные силы на тебя ополчились». Лара недавно приехала из Владимира. Адвокат хотел отказаться от защиты в суде, потому что он не согласен с позицией Толи, не признающего себя виновным. Но на него нажали из суда: как же судить диссидента без адвоката, надо ведь соблюсти юридические приличия, иначе за границей поднимут шум, — и он взял свой отказ обратно. Единственный толк от него — он должен Лару уведомить о дне суда.
Лару вызвали в ГБ сообщить ответ Андропова: семья может уезжать, а Марченко останется сидеть. «Они в самом деле вообразили, что мы уедем без Толи. Идиоты».
Утром я доглаживала белье, а Лара и Нина Петровна солили огурцы.
11 августа. 8-го, на Ларин день рождения, я была в Москве. Лара тоже обещала приехать. Но не приехала — заболел Павлик.
Наутро узнали, что и Лара заболела: то ли отравление, то ли гипертонический криз. Боже мой! Все время чувство нависшей над ней катастрофы. Очень похоже на ее состояние перед 21 августа 1968 года. Отчаянье в связи с арестом Толи. Сейчас еду в Карабаново.
12 августа. Лару нашла в неплохом физическом состоянии, — она делает все, что нужно: занимается детьми терпеливо, любовно, учит их также и французскому языку, готова ответить на любой их вопрос, улаживает между ними споры. Но — как бы отсутствует. Вечером читали вслух «Капитанскую дочку». Павлик: умен, внимателен, доброжелателен. Миша: очень способный, особенно к языкам, но трудно сосредоточивается. Все это — в хаосе и беспорядке брошенного строительства, неустройства, неизбывного несчастья…
Мы с Ларой рассказывали детям о нашем детстве. Им было интересно. В моем детском саду преподавали ритмику по системе Далькроза, а у Лары воспитательница закончила до революции Фребелевские курсы.
15 августа. Хотела пожить несколько дней на даче у подруги, но вчера — Мишин звонок. Ларе сказали, что суд над Толей уже идет. Я ринулась в город.
В 4 утра долгий путь с Ларой. В такси до Щелковской — надеялись на автобус до Владимира. Не получилось. Рванули на Курский. А оттуда все-таки взяли машину и к десяти были у Успенского собора во Владимире. Там учреждения ГБ, следственный отдел, прокурор, суд и т. д. Что суд начался — отрицают: Лара говорила с судьей.
Вышли на смотровую площадку у собора. Все необыкновенно красиво, «но не тем сердце полно было». Ларе плохо. Пошли перекусить в чайную — тихую, чистую. Яичница, чай. Некоторое успокоение и — обратно в Москву.
30 августа. Поехала к Ларе. Письмо ее в ГБ мне показалось неудачным. Но все это, вероятно, неважно — просто письмо, просьба. Пекли «тюремное» высококалорийное печенье — в пятницу Лара повезет передачу. С ней едет Павлик. Он хочет ей помочь.
Арестован Ваня, сын Сережи Ковалева. Жена его Таня Осипова арестована раньше и сейчас в лагере вместе с Таней Великановой. Ваня, можно сказать, последний из могикан. Все этого давно ожидали, но, как всегда, чувство отчаянья и бессилья, как с Драконом, — отдаем и отдаем лучших. Послезавтра едем с Ларой во Владимир: должен быть суд.
5 сентября. Владимирские дни. Почему так трудно писать? От неумения писать? От чувства «ярости, бессилья»? Все равно я должна описать эти окаянные дни. Пусть плохо, пусть бездарно. Но есть чувство долга перед историей: я ведь осознаю огромность Толиной личности.
Приехав во Владимир, в гостиницу не пошли: решили, что не попадем. Оказалось, зря — все приехавшие позже устроились в гостинице. А мы с Ларой поехали к архитектору-реставратору, знакомому Герчуков. Квартира заполнена книгами, репродукциями. Его рассказ, как не дали разрушить замечательный Дмитровский собор, где были рублевские фрески. Было постановление городских властей — снести к Олимпийским играм. Рабочие уже накинули петли из троса на колокольню надвратной церкви, прикрепили трос к двум тракторам, которые должны были ее «растащить». Реставраторы послали телеграмму в Москву, а сами с друзьями стали под арку церкви. Если рушить — то на них. Милиции не было, а уговоры уйти на них не действовали. Трактористам надоело, они уехали, а на следующий день пришла телеграмма — церковь не трогать. Вот такие люди не дают убить русскую культуру.
На следующее утро, 2 сентября, пришли в облсуд. Лара заходит к секретарю. «Не скажем, где будет суд. Вас туда не пустят». Судья Колосов: «Вы будете свидетелем. Приходите завтра в облсуд».
Это их обычная практика на диссидентских процессах — родных и близких определять в свидетели, чтобы фактически никто не мог присутствовать на суде, кроме «публики» из КГБ или доверенных партийцев. Лара — к адвокату. «Суд в офицерском клубе, рядом с областной больницей и тюрьмой». У облсуда выстроились солдаты. Вышли судья, еще кто-то и секретарь суда — полная дама средних лет, сели в машину, взяли с собой и адвоката. Мы рванули к троллейбусу, наугад. Доехали до места суда — благо все не очень далеко, подбежали к зданию (опознали по «гаврикам» и солдатам).
Господи! Сколько людей стерегут одного Толю! Трехэтажное старое здание рядом с тюрьмой. «Красный уголок». Лесенка. Первый этаж. На лесенке типичные морды. Лару пропустили. Иду и я. «Куда?» «На суд». «Нет мест — вы опоздали». Пишу заявление, чтобы пропустили.
Стоим. Приехала Оля Корзинкина — из Хотькова. Она часто приезжала к Ларе и Толе в Карабаново. Ею присутствующие около суда «сотрудники» заинтересовались — русская, молоденькая, еще не примелькалась. Один, со свиной харей и маленькими глазками, — к ней. «Девушка, что вы здесь делаете? Ехали бы домой, к маме».
Ходим, сидим на скамеечке в сквере. Рядом сушится белье, бегают дети. Больные гуляют в халатах. Маршируют взад-вперед слушатели офицерских курсов.
В конце заседания мы пошли к заднему выходу — надеялись увидеть Толю, но его вывели спереди. Поехали в город, звонили Пашке, друзьям, перекусили в чайной — и «домой». Пили чай, прочла им письма из Израиля, от Рубиных, о том, что они были правы, выбрав эмиграцию.
Лара: «Они правы — для себя. Каждый решает этот вопрос для себя. Это вопрос о месте культуры на шкале ценностей. Для меня культура — второе после семьи, детей. Если бы я решилась расстаться с Россией, то только из страха за детей. Для меня наиболее важным является верность себе, независимость в любых условиях. Сохранение своей личности. Желание увидеть мир в молодости было очень сильным, сейчас это не кажется мне таким важным». Я сказала, что для Павлика все происходящее непосильная ноша, не им выбранная. «Да, но он мой и Толин сын, судьба его связана с нашей. Он может и должен нести ее с нами, только это и создаст его как личность». «Вынесет ли психика?» «Надеюсь. Я вижу, что Саня после многих метаний становится все более достойным человеком».