3 сентября я была у суда раньше девяти. Не пустили — идет уборка. Как и когда прошла туда «публика», не представляю. Может быть, ее привезли еще раньше. Прошли журналисты. Приехала роскошная машина с чинами, возможно, из Москвы. Комендант суда — мерзкая личность — выслуживается перед приехавшим начальством. Пропустили Дару и Сережу Некипелова (свидетель). Толя сумел в суматохе перекинуться с Ларой парой слов: «Не беспокойся, я чувствую себя хорошо». Приехали свидетели из Чуны: какая-то женщина, один Ларин знакомый — полукитаец, с которым они дружили; Лара помогала его дочерям учиться. Еще лейтенант Смоленский, командир подразделения, в котором служил Сережа Некипелов (Сережа, на свою и наши головы, приводил его к Толе и Ларе в гости). Еще — зубной врач из Чуны, с какой-то лажей о золоте. Все — свидетели обвинения.
У входа в суд продолжали обрабатывать Олю Корзин-кину, убеждали уехать. А рядом идет нормальная жизнь: дети, бабы, сушится белье. Сумки с продуктами — офицерам выдали пайки. Двое курсантов упаковывают их в чемодан. Не лезет. «Мамаша, возьмите, перекусите. Вот вафли, конфеты». Отдала девочке — она стояла рядом. Постепенно у суда собрался любопытствующий народ. «Кого судят?» «Антисоветчика». «И что ему было надо? Только бы не было войны». Старуха в темной куртке: «Молодой еще, жалко. И жена убивается. И что же он такого сделал?» Кто-то что-то тихо ей объяснил. Все понятно: «Ах он мерзавец, родину нашу продает».
Нас отогнали от двери и вывели Толю. Когда его проводили, мы ему крикнули: «Толя!» Он нас увидел, пытался приостановиться, но его тащили, тянули за руки, толкали в спину. Затолкали в машину, серую, вроде хлебного фургона, но с окошками в передней части.
Лара рассказала все, что происходило в суде, и записала в тетради. Толя был исключительным молодцом, держался умно, прекрасно…
4-го утром опять увидели Толю. Внутрь пустили только Лару. Последний день суда прошел в ужасном напряжении. Толю буквально вытащили из здания суда. За ним — полумертвая Лара. Такой я не видела ее никогда. Трагическая маска. Сначала и слова сказать не могла, только курила непрерывно. «Десять лет — и пять ссылки. Нам не дали даже проститься. Толя был в бешенстве от этого». Мы долго шли молча.
Толя был осужден за свои произведения, за литературу. За «Третье дано», за «От Тарусы до Чуны», за фрагменты новой книги — «Живи как все». За письмо к Капице о Сахарове, где были слова: «Вы добиваетесь того, что молодой ученый вместо науки пойдет по пути Кибальчича». Эти слова объявили призывом к террору.
В последнем слове Толя сказал: «Нигде в мире, кроме стран с коммунистическим или фашистским режимом, не судят людей за критику государства, за публицистику, за литературу. Только коммунистический и фашистский режимы защищают свою идеологию таким образом: вместо того, чтобы бороться с идеологией, бьют по черепам».
Мы поехали в облсуд. Лара получила разрешение на свидание. Но — в тюрьме карантин. Поехали к адвокату. «Какую немыслимую позицию занял Марченко на суде! Если бы не это, дали бы меньше. Как же можно было его защищать, с его-то взглядами, с его крайней антисоветской позицией? Советской власти шестьдесят три года, и она будет вечно. Но все-таки я сделал, что мог». Несчастный, боящийся всего и к тому же неумный еврей. Толя от него в суде отказался, но суд отказа не принял — чтобы не получилось суда без адвоката.
Я спросила: «Почему вы не могли настоять хотя бы на том, чтобы меня и еще нескольких друзей пустили в суд? Никого, кроме „публики“, Лары и свидетелей, в зал заседаний не пускали. И Толя ходатайствовал, чтобы меня впустили; все-таки в суде был бы еще хоть один близкий человек, кроме жены».
Когда мы вернулись в тюрьму, дежурная тетка разговаривала крайне неприязненно. Смесь пошлости и жестокости. «Не знаю, когда снимут карантин… Не знаю, что можно передать».
10 сентября. Были с Мишей у Лары. Лара с Павликом переехали в Москву. Павлику не нравится жить в Москве. «Я не буду ни с кем здесь дружить, мне в этой школе не нравится. Все чужие. Я вернусь в Карабаново, у меня там друзья, и там наш дом».
13 сентября. Около 7 вечера позвонила Лара из Владимира. Просит меня привезти Павлика — может быть, завтра дадут свидание. Саня с Катей привезли одетого с иголочки Павлика на вокзал. Было около восьми. Удалось выехать только в 0.30. Павлик читает журнал «Глобус». Редкая эрудиция. Недюжинный, оригинальный ум. Историю и географию знает поразительно. Среди ночи на такси приехали в гостиницу. Комната открыта, Лара спит при ярком свете.
Утром — хождение по мукам. В тюрьме дежурит та же самая рыжая тетка, которая была после суда. Монгольские скулы, крашеная, намазана, волосы взбиты. Владимирская тюрьма старая, наверное, есть и потомственные тюремщики. Вот фамилия следователя — Капканов. А есть еще следователь Сыщиков. Лара на приеме у начальника тюрьмы, который вроде бы обещал свидание, а сегодня отказал. Чувствуя все-таки некоторую неловкость, разрешил передать теплые вещи. Эта же рыжая стерва не приняла ничего, кроме сапог, шапки и телогрейки. Особенно Лару расстроило, что не взяли портянки, ведь как без них в сапогах? Лара захватила с собой много вещей — почему-то надеялась, что возьмут. Мы еле дотащили до вокзала то, что осталось. Как она вчера везла все это одна — ума не приложу.
30 сентября. Волновалась за Лару — она ходила по инстанциям с бумагами. Где он? Пришла телеграмма на Ларин запрос. Выяснилось, что Толю целый месяц кружили по стране и привезли опять во Владимир. По телефону я почувствовала ее ярость и отчаянье.
Вечером побежала к ней. Она уже успокоилась: раз нашелся — уже хорошо. Так что тихо посидели, поговорили о детях. Кассацию назначили, но адвоката для кассации Лара не нашла. Один адвокат сказал Ларе: «Простите меня, Лариса Иосифовна, если можете».
2 ноября. Поехали с Ларой в Верховный суд. Лара просила, чтобы еще до кассационного рассмотрения ей дали наконец свидание, украденное после суда. Договорились поехать 4-го во Владимир. Но я здорово занемогла. Лежу.
5 ноября. Лара с Павликом ездили во Владимир. Дали свидание! И разрешили две передачи: вещи и продукты. В тюрьме опять рыжая сволочь. Наверное, на двух ставках. «Свидания не получите. К начальнику не пущу». Но после нажима Лары замначальника Абалкин разрешил продуктовую передачу. Рыжая объявляет, что у нее перерыв. После перерыва — все прощупывала, все перевешивала. «Вы меня не обдурите, я знаю, что это не конфеты, а витамины. Витамины передавать запрещено». На следующий день — у прокурора, который дает разрешение на свидание. Едут в тюрьму. А там: «Без разрешения Верховного суда свидания не дадим». Разрешили передать теплые вещи — опять со скрипом. Та же рыжая, лишая себя отдыха перед ноябрьскими праздниками, откладывает передачу до двух часов.
Лара пожаловалась прокурору, и свидание все же дали — всего на час и через стекло. На улице пасмурно, видно плохо.
«Я думала его поддержать, а он поддержал нас. Весел. Острит. Выглядел лучше, чем на суде». У Лары после свидания даже какая-то эйфория. Надежда непонятно на что.
В субботу мы с Мишей были у Лары. Павлик тоже повеселел. Лара: «Это видимость, что основное влияние на Павлика мое. На самом деле от Толи шли дисциплина и понимание, что существенно, а что второстепенно».
Дальше — долгие годы тюрем и лагерей до трагического конца. По окончании следствия — Владимирская тюрьма, затем Мордовские лагеря, а затем Чистополь. За все время Ларе дали только два свидания с Толей. Положенных свиданий под тем или иным предлогом лишали.
Переписка стараниями начальства тоже была сведена к минимуму. Толю постоянно лишали права переписки. На свидании Павлику было трудно, он был напряжен, зажат. Но Толя всегда мог его рассмешить, отвлечь от мрачных дум, занять беседой о друзьях, о Карабанове, о школе…