12 декабря. Утром рано получили окончательный жесткий отказ от замполита Чурбанова. Похороны только сегодня. Добились только, чтоб не в 9, а в 11. И еще разрешили отпевание в церкви. Узнали в гостинице, что есть зеленое хозяйство. Туда побежал Коля. Я же купила искусственные цветы — лилии и красные маки. Когда автобус ровно в 11 приехал к гостинице, там уже сидели сотрудники ГБ и тюрьмы. Тюремная администрация показала нам инструкцию, из которой следовало, что хоронить будут они в присутствии родных и близких.
На машине — в морг. Там милиция, сотрудники, милицейская машина. Из нее выскочил какой-то кургузый человек в форме, который пытался не выпустить нас из машины. «Гроб мы внесем в машину сами». Мы все выскочили из автобуса и прорвались в прозекторскую.
Толя лежал в простом деревянном гробу, закрыт простыней. Лицо открыли: оно было прекрасное, просветленное. Уже потом, присмотревшись, я увидела, как ввалились щеки, сморщилась шея, обвисла складками кожа. Но это было потом.
Стояли молча; тут же они, как бы на стреме. Мы внесли гроб в автобус сами, не хотели, чтобы они несли.
Поехали в церковь, вполне живую, недавно отремонтированную. Мне, человеку нерелигиозному, церемония отпевания не показалась чуждой. Наоборот, она была органичной, эта служба. При звуках заупокойной молитвы как-то просветленно думалось и вспоминалось. Лара сосредоточенно слушала молитву; для нее это все было необходимо. Пожилой священник произнес молитву со сдержанным чувством. Пели, казалось, что замечательно, две старушки, худой мужчина и девочка-подросток. Когда служба окончилась и я оглянулась, мне показалось, что и на наших сопровождающих происходящее произвело впечатление.
Из церкви мы ехали довольно долго — кладбище в пригороде. Приехали; в белом поле была выкопана могила — очень аккуратно. Снег валил и валил. «Сотрудники» помогли опустить на белых полотнищах гроб в могилу и встали в стороне. Мы по очереди засыпали могилу землей. Был мороз, и комки мерзлой земли падали со стуком. Засыпали около часа. Нам было жарко, «сотрудники» мерзли, переминаясь с ноги на ногу. Вкопали большой деревянный крест. И гроб, и крест сделали заключенные. Лара написала на кресте чернильным карандашом: «Анатолий Тихонович Марченко. 23 января 1938 года — 8 декабря 1986 года». Положили и казенную кладбищенскую табличку. Свежий холм засыпали новым снегом, убрали цветами и красными яблоками; на снегу все это казалось фантастическим натюрмортом. Мы стояли молча, сказали всего несколько слов. Сеня Рогинский — о звездном Толином пути, и что жизнь и смерть его на одном дыхании… Это святая правда, но сколько бы еще он мог сделать, сколько книг написать, если бы не этот крестный путь и безвременная гибель… Кто-то взял водки — мы все понемногу выпили.
2 часа ночи. Вспоминается «вещий» сон именно в тот день, когда Лару вызвали. Может, именно тогда ему было худо. А Толя наверху — может, это и есть небо?
Все собрались в «общей» комнате гостиницы и пытаются восстановить то, что удалось выяснить об обстоятельствах гибели Толи. Сеня глубоко разбирается в ситуации, сопоставляет все, что узнали от Чурбанова, Альме-ева, все, что можно было извлечь из ларечной ведомости Толи — что он просил, что покупал. Ведомость отдали Ларе. По ней можно вычислить сроки Толиной голодовки — около четырех месяцев. Что было в последние дни, можно только гадать, с большей или меньшей степенью вероятности, опираясь на сопоставление выуженных фактов, проговорок и т. д.
Сопоставляют, ловят на противоречиях тюремное начальство. Я слышу их возбужденные голоса. Хочется большей тишины. Пошла, напоила всех чаем, опять ушла в «нашу» комнату. Ждала Лару.
Думаю, что мученическая его смерть не разбудит Россию. Чистополь, тихий городок. Дежурные в гостинице, уборщицы охают, сочувствуют Ларе. А я больше всего боюсь рока.
13 декабря. Уже дома. Какое чувство тепла и любви. В Казанском аэропорту после регистрации пассажиров нас все перемещали из одного зала в другой. Летели Лара с мальчиками, Саня и я. Саня летел по чужому билету и паспорту. Вероятно, они видели Саню среди пассажиров, а в списке его не было. Но полетели.
В Москве поехали сразу к Ларе. Там моя дочь Нина и Люся Ковалева. Как я была им рада. Нина привезла Чижа, он бросился лизать Лару и Пашку. Люся с Ниной убрали в доме, приготовили обед. Мы пытались уложить Лару поспать, но тщетно.
Телефон звонил не умолкая. Звонили со всех концов света. Павлик с Маей, Синявские, Копелевы. Потом поехали с Ниной домой — обедали все вместе с Мишей, Теней и Темкой (зять). Какие у всех наших хорошие лица. Теня едет в Ленинград с докладом.
Заснула сразу, но утром проснулась рано от удара сердца. Плакала. Было так тяжко, что разбудила Мишу. Позвонили Михаил Яковлевич и Елена Марковна. Боялись — можно ли пойти к Ларе. Я сказала: там люди, все равно — слушайтесь сердца.
14 декабря. Панихида в церкви Ризоположения. Народу очень много; в основном знакомые лица. Оля Корзинкина бегала с бумагой — еще один призыв к освобождению политзаключенных. Служба была хорошая, но совсем не то, что в маленькой церкви в Чистополе.
16 декабря. …У Лары безумно многолюдно, все друзья — Кулаевы, Юра Левин с женой, Некипелов… Это естественно, но убийственно. Курят ужасно. У Сани больное сердце. Схватит нитроглицерин, сосет и курит. Опять и опять обсуждают обстоятельства Толиной гибели. Переутомлены и Саня, и Лара. А сегодня прилетает после лагеря и ссылки Саша Лавут с женой. Лара — чудо — сама решила их встретить. Они с Саней заехали за мной на такси, и мы с комфортом докатили до аэропорта. Саша обнял Лару, приник к ней. Радость встречи. Поехали все к Лавутам. Там дочь Таня, внуки, друзья. Таня с Сашиным другом Инной напекли пирогов. Сидим вокруг большого стола в их большой квартире. На столе икра и рыба, привезенные с Дальнего Востока. Щебечут дети, наперебой говорим все мы. Водка тоже свое действие оказывает. И какое-то растворение, облегчение. Жизнь все же продолжается. Уезжать не хотелось. Но надо было написать письма. Уезжали «зеленые» — Петра Келли и генерал Бастиан.
19 декабря. Сахарову в Горьком поставили телефон, и ему звонил Горбачев. А на днях Сахаров позвонил Ларе. Очень переживал гибель Толи. Наверное, Сахаровы скоро вернутся в Москву.
22 декабря. Вчера у Лары был приступ пароксизмальной тахикардии. Вызвали «скорую». Врач сделал укол, настаивал, что нужна больница. Но Лара отказалась. После укола уснула.
В субботу сделали с Мишей на выставке мобиль из бамбука с незабудками в «стаканах» — я задумала это в память о Толе. Высоко над потолком они вертелись в потоках воздуха…
…В воскресенье я договорилась со знакомым доктором — профессором Магазаником, что он посмотрит Лару. Пришла рано. Было тихо. Звонили Синявские из Парижа, затем наш Павлик из Америки. Голос его звучал так неизбывно грустно. Магазаник смотрел Лару долго и тщательно. Он настаивает на серьезном обследовании и лечении в стационаре.
На этом прерву дневниковые записи.
…Но камень будет стоять! «К нему не зарастет народная тропа»…
…На следующее утро пошли в церковь. Лара заказала панихиду по Толе, Марку Морозу, поэту Василию Стусу и другим узникам, погибшим в неволе. В переполненной душной церкви долго шла воскресная служба. Крестили множество детей, поминали близких. И наконец, помянули наших. Служил тот же священник, который отпевал Толю на похоронах. Лару он помнил. Как неистребима потребность людей если не в вере, то в обряде, в выходе из повседневности.
За год до гибели (5 декабря 1985 года) Толи я сочинила стих — увы, не пророческий.