Глядишь и диву даешься.
БЕЗ ПРОМАХУ
Сижу я раз с моим приятелем-столяром в цирке. Он меня в бок толкает:
— Смотри, смотри! Ах, чтоб ты пропал. Без промаху!
На арене жонглер. Кладет на задок, на пятку стеклышко, ногой подбрасывает и ловит в глаз, как монокль: ногой дрыг — и стекло в глазу.
Мой приятель хлопает, ногами топочет.
— Ах ты шельмец, — кричит, — а ну еще! Бис! Бис! Пропади ты совсем!
А тот, как ему нипочем: ногой дрыг — и готово! Всю дорогу домой столяр мой прийти в себя не мог.
— Скажи ты пожалуйста: без промаху! Расскажи мне кто, в глаза наплевал бы.
Наутро в мастерской стругает планку, модель для отливки ладит: тут точно надо — по мерочке, по ниточке. Стругает и приговаривает:
— Скажи ты на милость: без промаху! Я подошел.
— Ты не перестругай — «без промаху»-то! Померяй!
А он провел ладошкой по планке и вывернул из верстака: ладно, готова.
— Мерил?
— Чего, — говорит, — мерить: двадцать два миллиметра.
Я за метр. Туда-сюда тычу метром, к окну, к свету: кругом двадцать два миллиметра!
— Когда же ты мерил? — говорю.
— Да вот было двадцать три с гачком. Протянул две стружки — вот и чок-в-чок.
— Без промаху?
— Какой же промах? Пьяный я, что ли? — говорит.
— Так чего же ты вчерашнему-то дивишься? Со стеклышком-то? Ведь и ты без промаху.
Он обиделся даже.
— Приравнял! Это дерево и дерево, и больше нет ничего. А то… глазом!
А сам тянет рубанком стружку и под рукой чует меру и цену ей — стружке этой: на волосок не переберет, не перестружит.
Взял планку: раз! раз!
Смело к размеру подбежал — полдюйма снял. Приставил мерку — два шажка осталось. Смахнул стружку, слизнул другую — и чок-в-чок. Меряй не меряй: без промаху. Тут и глазом не поймать: точно.
А соберет части, сложит работу: шип в шип без щелочки, волоска не просунешь, как будто оно всегда так было — как срослось. Вот оно что значит — модельщик. И делает такой столяр деревянные модели тех самых вещей, что потом будут отливать из чугуна, из стали, из бронзы в литейной. Сделает модельщик по чертежу точно и прочно: формовщики отформуют, отпечатают в земле форму по деревянной модели. А форму зальют расплавленным металлом: он, как огненное масло, льется из тигля и заполняет все уголки в земляной форме и застывает. Окреп металл, сбили земляную форму, и вот стоит бронзовый слепок с той деревянной модели, что сладил столяр.
КАМЕННАЯ ПЕЧАТЬ
Миллионы плакатов висят на стенах по всему миру, цветные, яркие; миллионы красочных книг лежат на столах, на полках, на прилавках, и редко кто знает, кому обязаны люди, что могут за гроши купить цветную картину, кто это дал способ машинным путем в миллионах множить цветную печать.
Давно уже люди печатали буквы, печатали и одноцветные гравюры. Гравюры раскрашивали от руки. Но буквы печатались с выпуклостей, а гравюры переводились с прорезанных в медной доске канавках. А цветные картинки печатаются литографией с плоского камня, где нет ни выпуклостей, ни выбоин. Как это случилось, что человек дошел до такого способа, странного и с первого взгляда даже невероятного?
Теперь я расскажу, как это все случилось. Случилось это лет полтораста тому назад, и случилось не сразу.
Началось с бедности. Умер бедный актер, оставил восемь душ детей. Фамилия актера Зенефельдер. Сын его Алоизий бросился искать заработка — нигде ничего. Ему раз повезло с пьесой: написал пьесу, поставили в театре, кое-что заработал. Он давай еще пьесы готовить. Но тут вышло не то: ни театр не брал его пьес к постановке, ни издатели не брались печатать. А он думал, что пьесы замечательные и стоит отпечатать их, сейчас же раскупит публика. Не хотят печатать — сам отпечатаю. И Зенефельдер стал пробовать сам делать буквы. Ну хоть из дерева. Наделал букв, составил из них слово, намочил краской — и все пропало: буквы намокли, разбухли, и ничего не разобрать. Тогда он взял дома цинковую тарелку. Он решил навести на нее воск, на воске процарапать буквы и сверху налить кислоты. Кислота пусть проест цинк, где процарапано, и выйдут углубления в виде букв. А потом можно печатать: это уж известно. Накатал краски, краска залила углубления. Обтер сверху лишнюю краску — и тискай бумагу. Краска из углубленных букв пристанет к бумаге, и выйдет славный отпечаток.
Вдруг в двери прачка за бельем. Ей ждать некогда.