Шар все больше и больше терял силу. Надо было его облегчать. Попов скинул тулуп и бросил в море. Потом и Сергеев кинул свой. Скинули сапоги. А шар все ниже, и берега не видать.
Попов выбросил барометр.
Шар летел над самой водой.
Люди остались в одном белье.
— Ну, — сказал Попов, — теперь последнее. Полезай, Сергеев, вверх, садись на кольцо.
Сергеев слушался, не спорил. По веревкам полез из корзины и примостился, как обезьяна, на кольце, над корзиной. Попов полез следом.
Он отцепил корзину от кольца, и она шлепнулась в море.
Шар как ожил и сразу подался вверх. Сергееву страшновато было сидеть, свесив ноги в пропасть. Однако он крепился и не давал виду, что боится. Когда шар поднялся повыше, Попов огляделся.
— Берег, берег! — вдруг закричал Попов и свободной рукой показал вперед. — А вон лодки под берегом, рыбаки!
Но шар недолго держался в воздухе. Скоро снова под ногами услыхали люди, как шумит море. Попов говорит:
— Бросать нечего. Брошусь я. А ты лети без меня, долетишь до берега.
Сергееву стало стыдно.
— Нет, давай вместе тонуть. Если ты бросишься, я тоже не останусь. Летим, пока можно.
А до воды было не больше сажени.
Оба смотрели во все глаза по сторонам.
Сергеев присмотрелся и вдруг увидал дым впереди. Уж аршин до воды оставался, когда Попов с Сергеевым заметили, что навстречу им идет пароход на всех парах.
Стали уж задевать ноги за воду.
— Ничего, — весело говорит Попов. — Пускай теперь шар на воду положит. Он пузырем плавать будет. Не потонем сразу-то.
А с парохода лодку спускают, торопятся.
Тут шар уж совсем лег на воду. Попов завязал рукав, что шел из шара, чтобы дух из него не вышел.
Попов с Сергеевым плавали в воде и держались за шар, за сетку.
Когда подошла лодка, Попов развязал рукав и дернул что было силы за широкую веревку.
Она была пришита к лоскуту в шаре. Попов во всю длину шара выдрал лоскут, и шар сразу стал как тряпка. Его легко свернули в большой комок и положили в лодку.
На пароходе Сергеев в себя не мог прийти от радости. А Попов все хмурился:
— Неудачный, — говорит, — полет. Первый это раз со мной.
ЛЕДОКОЛЫ
Помню я, раз замерз наш порт. Я был мальчишкой и жил тогда на юге, на Черном море. Не каждый год бывает, что замерзает море. В ту зиму это случилось сразу. Я выхожу утром — готово. Толстым льдом забит весь порт.
Именно забит. Лед принесло ветром издалека, с пресной воды. Оттуда, где впадают реки. Лед пер огромными льдинами, ломался в воротах порта и лез в гавань. Прежде всего я подумал о коньках, а потом вспомнил о пароходах. Верно. Как же пароходы?
Большой пассажирский пароход стоял у пристани. Ему сегодня сниматься в рейс. Но льдины, что залезли в порт, окружили его со всех сторон и спаялись. Спаялись на морозе в сплошной паркет, и черный пароход стоял как игрушка на белой бумаге.
Я очень уважал этот пароход, и тут он немного потерял в моих глазах: такая махина — ни с места.
Он, конечно, сломал бы этот лед, если бы ударил с разгона. Но какой уж там разгон, коли ему отслониться-то от пристани нельзя. Он стоял как приклеенный.
«Неужели, — думал я, — не пойдет? На мачте почтовый флаг. Как же с почтой-то?»
И вдруг вижу: у пристани на льду ворочаются, суетятся люди. Они ломали и длинными пилами разворачивали и пилили лед около буксирного катера.
Этот катер был мой любимец. За то я его любил, что он был маленький и в то же время как настоящий пароход: палуба настоящая, машинка, труба, каюта — все по-пароходному и все как будто детское. Имя у катера было серьезное: «Работник».
Я видел, что перед «Работником» расчистили лед сажен на восемь. Да… лед оказался полуаршинный, если не больше. Но вот «Работник» запыхтел, зачокал и пошел вперед по каналу среди битого льда. Он не успел как следует разогнаться, как уж стукнулся в сплошной лед назад. Катер нехотя попятился и снова ударил со всего разбега в лед. Матросы не устояли и упали на палубу. Мне сначала казалось, что катер бесполезно бьется, как заводной пароходик в лоханке, что он не выбьется никогда из льда. Но вот я заметил, что у «Работника» уже больше разбега. Ого! Уже сажен пятнадцать у него впереди.
Катер бил носом, лед трескался на льдины, и они шуршали у него по бортам. Катер шел освобождать почтовый пароход.
На «Работнике» был старшиной Редька. Я знал, что Редька всегда с утра выпивши и оттого смелей. Народ стоял на пристани, и при каждом ударе катера толпа гудела: «Ай Редька!»
Уж почти весь лед кругом обколол катер: теперь он каждый раз немного взбегал носом на лед, лед не выдерживал тяжести катера, и он проминал его острым килем. Но вот Редька ударил в лед — трах, не тут-то было. Видно, толстая попалась льдина или сбились они одна на другую и спаялись в двойной слой. С берега загудели: «Хрен Редьки не слаще». Редька озлился. Скомандовал в машину: «Назад!» Катер уходил и уходил среди ледяной каши дальше и дальше, наконец стал и пошел вперед. Все скорей и скорей. Видно было, как Редька кричал что-то в рупор машины. Должно быть, чтобы поддали ходу. Катер несся со всего бега вперед, только мелкие льдины успевали расступаться да нырять ему под брюхо. Вот, вот сейчас целый лед. Видно, Редька не на шутку озлился.